— Я думаю — это чужие мысли, — сказал отец, — опять читал, наверное, какую-нибудь чушь? И я совсем не обиделся. Если хочешь, мы вернемся к этому разговору, только попозже. Сейчас ты не очень хорошо понимаешь, о чем говоришь.
— Ты сам спросил меня, не хочется ли мне доказать девчонке, что для меня нет преград.
— В таком случае ты понял меня как-то извращенно. Очень интересно его опознали, этого Семена. Представляешь, все так стремительно проделал, паршивец, никто ничего и не понял еще, а его и след простыл. А потом покупательница вспомнила: рука тонкая, а на ней наколка — «Анюта»… Так по «Анюте» и разыскали. Это случайно не та Анюта, у которой брат… Володя, кажется, твой ведь приятель?
— Возможно, — ответил Андрей, — вполне возможно. Но меня это совершенно не касается.
— Понятно. Так что ты мне советуешь? Что ответить Николаю Сергеевичу?
— Мне все равно, — ответил Андрей.
— Все равно… — задумчиво повторил отец, — все равно… — нашел взглядом белую голову античного мыслителя. — А тебе никогда не казалось, что нельзя произносить «все равно», когда другой человек страдает. Пусть даже ты не можешь ему помочь, но… ради себя самого, ради других, которые, возможно, тебе дороги, нельзя — «все равно»! Этим ты сам в себе что-то убиваешь, что-то невозвратно теряешь. А именно, перестаешь быть человеком. Это… уже не тебя изображают в живописи, не о тебе пишут книги, ты уже ничто, понимаешь? Какая это коварная вещь «все равно», — продолжал отец непривычно тихим голосом, — смешно, конечно, наивно об этом говорить, но… ты, похоже, забыл, что этот Семка — такой же, как ты, так же дышит воздухом, так же плакал в детстве, говорит на таком же русском языке, думает иногда, возможно, о чем и ты думаешь… Разве можно об этом не помнить? Он живет… Сейчас оступился, да, но он все равно надеется, что вокруг все-таки люди, какие бы ни были, а все же свои, родные… И вот ты — «все равно». Каждое «все равно» — как кирпичик, вытащенный из здания. В конце концов развалится здание. Ты хоть раз в жизни подумал, что и ты, и я, и этот Семка, и все, кого мы знаем, — это же народ! «Все равно» — какой-то мерзкий микроб в нашей крови, он нас разъединяет, то есть убивает ощущение, что мы — народ, и от этого мы — все вместе! — лишаемся силы! Ты говоришь «все равно» какому-то жалкому Семке, а получается, что говоришь, да-да, не смейся, своему народу! Ты отторгаешься от него посредством «все равно». Такая простая, казалось бы, штука — «все равно», а… ведь предательство. Вроде бы Семку предаешь, а на самом деле всех…
