Андрей понял и еще одно свое различие с Володей. Тот жил спокойно, не впадал в трансы, принимал все как есть, то есть созерцал житейскую мудрую истину как некую сумму правил бытия, повседневно. Она, должно быть, уже примелькалась ему в серенькой своей одежонке. Лишь звери да птицы выводили Володю за круг житейской истины.
Андрею же житейская истина никак не давалась. А если изредка и давалась, то обязательно как противоречие, обязательно в виде откровения — в громе и сверкании молний. Повергала ниц или же, наоборот, возносила, заставляла переосмыслить все сразу. Каждый раз Андрей как бы начинал жизнь заново. Но это длилось недолго. Вскоре он снова оказывался в плену чужой мудрости, несуществующего белого волка, прочитанных книг.
В Андрее не было ясности.
Володя же всегда был прост и ясен.
Какое удовольствие доставляли Андрею их вечерние и ночные беседы у него дома! Книги на высоких стеллажах сливались в сплошную темную массу, напоминали отвесные прибрежные скалы, от которых отчаливает на утлом суденышке отважный мореход. Темны, смутны были поначалу мысли Андрея. Но как изощренно, вдохновенно он врал! И все вдруг прояснялось! Отвратительный и пленительный демон лжи охотно подставлял свои скользкие крылья. Дикий буйный плющ вранья вплетался в каждую фразу, в каждую историю, рассказываемую Андреем.
— Видишь эту бутылку, Володя? — спрашивал Андрей, показывая облепленную землей и опилками бутылку рома без этикетки, которую накануне отец вытащил из дачного подвала, чтобы поддержать тонус краснодеревщика, реставрировавшего у них в квартире старые шкафы. — Это особенная бутылка, Володя! Дедушка был на Филиппинах, гулял по берегу океана, прибой вынес ее ему прямо под ноги… Наверное, этому рому лет триста!
— Рому? Почему рому?
— Конечно, рому! Что еще тогда пили моряки? И-хо-хо и бутылка рома, пятнадцать человек на сундук мертвеца! Ты посмотри, какая пробка, какой вензель…
Пробка и вензель действительно были нездешние, но, даже если бы там было написано «Росвинпром», Володя все равно бы не усомнился в словах Андрея. Это пробка лжет, а друг всегда говорит правду!
А обманщик-демон только расправлял крылья, только пробовал: упруг ли воздух, хорош ли ветер… Хоть и коварна, изощренна его наука — врать, — но все же висел бы над ним страх разоблачения, если бы… кто-то другой был на месте Володи! Андрея выручало сомнительное вдохновение, почерпнутое из чтения непонятных книг, рисования мистических парусников. Достовернее правды становилась в его устах ложь, ибо правда, можно сказать, нищенствовала, жила в долг, ложь же щедро оплачивалась звонкой монетой фантазии.
