Но если внести некоторые изменения, если начать с акцента на «au», а второй акцент поставить на «lune» и четко выделить в этом слове два слога, строка зазвучит в танцевальном ритме и все изменится. Жалостливая интонация исчезнет, и грустить будет уже не о чем. Селия не станет плакать. Найэл не испытает этого ужасного чувства одиночества, которое порой ни с того ни с сего нападает на него.
Au clair… раз… два… de la lu… раз… два… ne,
Mon ami… раз… два… Pierrot
(динг-а-донг и динг-а-динга-донг).
Ну конечно же, вот он, ответ. Теперь она звучит радостно, весело. Папе надо петь ее именно так. Найэл играл песню еще и еще, вводя новые акценты в самых неожиданных местах, потом стал насвистывать в такт музыке. Вдруг – он сам не понял, как это получилось, – Найэл почувствовал, что уже не один в комнате. Кто-то вошел из холла в дверь за его спиной. Его мгновенно охватило предательское чувство вины и стыда. Он перестал играть и повернулся на крутящемся табурете. В дверях стояла Мама и наблюдала за ним. Некоторое время они смотрели друг на друга. Мама немного помедлила, потом захлопнула дверь, подошла к нему и остановилась рядом с пианино.
– Почему ты так играешь? – спросила она.
Найэл посмотрел ей в глаза. Он сразу увидел, что она не сердится, и почувствовал облегчение. Но она и не улыбалась. У нее был усталый и немного странный вид.
– Не знаю, – сказал он. – Мне захотелось. Просто так вышло.
Она стояла и смотрела на него, и он, сидя на табурете перед пианино, понял, что Труда права. Раньше он никогда не замечал, что Мама совсем не высокая, она ниже Марии. На ней был свободный пеньюар, который она обычно носила за завтраком и у себя в комнате, и соломенные сандалии без каблуков.
– У меня болела голова, – сказала она, – я лежала у себя наверху и услышала, как ты играешь.
Странно, подумал Найэл, что она не позвонила Труде или не послала кого-нибудь сказать, чтобы он перестал. Или даже не постучала в пол. Если мы слишком шумели, когда Мама отдыхала, она, как правило, так и делала.
– Мне ужасно жаль, – сказал он. – Я не знал. Я думал, в доме никого нет. Недавно все были на веранде, но, наверное, ушли на пляж.
Казалось, Мама не слушает его. Она словно думала о чем-то другом.
– Продолжай, – сказала она. – Сыграй, как ты играл.
– Нет, нет, – поспешно начал Найэл. – Я не могу играть как следует.
– Можешь, – сказала она.
Найэл во все глаза уставился на Маму. Неужели на нее так подействовала головная боль? С ней все в порядке? Она улыбается, и не иронично, а ласково.
