Ожидаю ответа и надеюсь скоро увидеть вас с записью фонографа и всеми письмами от меня — а также с фотографиями —
Остаюсь в ожидании встречи
Ваш Генри У. Эйкели
Альберту Н. Уилмерту, эсквайру,
Университет Мискатоник
Эркхем, штат Массачусетс».
Чувства мои после прочтения и перечитывания этого странного и непредвиденного письма были настолько смешаны, что это не поддается описанию. Я сказал, что испытал одновременно чувство облегчения и тревогу, но это лишь грубо передает те оттенки моих подсознательных ощущений, которые пронизывали как облегчение, так и тревогу. Начать с того, что это послание находилось в полном противоречии с предшествовавшей цепочкой посланий — смена настроения с дикого ужаса на спокойное благодушие и даже воодушевление была слишком полной и неожиданной, подобно удару молнии! Я с трудом мог поверить, что один-единственный день мог так сильно изменить психологическое состояние того, кто написал недавнее чудовищное изложение событий, происшедших в среду, какие бы благоприятные открытия этот день ни принес. Временами ощущение противоречивости побуждало меня задаваться вопросом, а не была ли вся эта драма фантастических сил, происшедшая вдали от меня, неким полубредом, созданным моим собственным воображением? Но тут я вспоминал о записи фонографа и чувствовал себя еще более озадаченным.
Менее всего мог я ожидать вот такого письма! Анализируя свои впечатления, я смог выделить в них две совершенно различных фазы. Во-первых, если предположить психическую нормальность Эйкели в данный момент и ранее, то отмеченная перемена в нем представлялась слишком быстрой и невероятной. Во-вторых, собственно манера Эйкели, его установка, его язык изменились также чересчур кардинально. Вся его личность, казалось, подверглась какой-то скрытой мутации — мутации настолько глубокой, что было очень сложно сочетать два его образа, если предполагать, повторяю, что и тогда и теперь он был вменяемым. Подбор слов, стиль — все было как будто несколько иное. Отличаясь академической сензитивностыо к особенностям изложения, я легко заметил отклонения в ритмике и характере построения фраз. Разумеется, эмоциональное потрясение или откровение, вызывающие столь радикальную перемену, должны быть по-настоящему экстремальными! С другой стороны, во многом это было письмо, весьма характерное для Эйкели. Та же старая склонность ссылаться на вечность и бесконечность — та же типично научная дотошность. Я не мог даже на мгновение — по крайней мере, больше, чем на мгновение, — поверить в возможность фальшивки или злостной подмены. Разве приглашение — готовность предоставить мне возможность лично убедиться в истине — не доказывало подлинности письма?
