Я переворачиваю фотографию. Мелким, безупречным почерком Кэтрин выведены дата, декабрь 1928, и подпись: «Мы с Агатой в Месопотамии». Вновь переворачиваю и вглядываюсь в снимок. В ушах начинает звенеть – резко поднялось давление.
– Вы помните?.. – В голосе мужчины звучит легкая тревога: боится, что от старости у меня мозги размякли. Наверняка видел, как я сплю с открытым ртом. На этом можно сыграть: сочинить каких-нибудь небылиц о моих путешествиях по Ближнему Востоку. На самом деле я помню тот декабрьский полдень так ясно, как будто это было вчера. Потрясение, испытанное тогда, до сих пор со мной, несмотря на прошедшие десятилетия. Дерзкий взгляд Кэтрин словно бросает мне вызов: говорить правду, только правду и ничего, кроме правды.
– Когда вы узнали?
Я возвращаю фотографию.
– Несколько месяцев назад. Я вам писал, но вы не ответили.
Я качаю головой.
– Извините… Я получаю много писем. Моя помощница…
– Мне обязательно нужно с вами поговорить. Вы же понимаете, правда? – Он медлит, кусает губу. – Позвольте, я присяду?
Я перевожу дыхание. Надо выиграть время.
– Пойдемте в дом. Хотите чаю?
Я беру палку и поднимаюсь с деревянной скамьи, однако он снова лезет в рюкзак.
– Вот еще одна, хотя там значатся только дата и место. Я подумал – может, вы… – Он умолкает и протягивает мне снимок, болезненно морщась, словно не в силах на него смотреть.
Фотография истрепалась от времени, правый уголок загнут, черно-белые тона вылиняли до сепии. Надпись на кромке тоже выцвела:
Лидо, Венеция – апрель 1928 года
На снимке группа мужчин и женщин: молодые, загорелые, позируют на камеру: стоят полукругом, тесно, касаясь руками и ногами. Нэнси – в центре, слева; темные кудри наполовину скрывает полосатый берет. Напряженный взгляд не вяжется с легким курортным нарядом: льняные брюки и блузка. Она выглядит совсем крошечной возле мускулистого парня справа: он держит ее за руку, а другой рукой обнимает улыбающуюся женщину в кимоно. В самом конце полукруга, справа – мужчина в узорчатом махровом халате и парусиновых туфлях с пряжками. Он оглядывается назад, на своих друзей – такой высокий, что смотрит поверх голов. Красивое лицо, однако во взгляде и линии губ есть нечто властное, почти жестокое. Может быть, это всего лишь игра света; кажется, он смотрит на Нэнси.
– Вы их знаете?
Я могла бы все отрицать. Меня вообще нет на этой фотографии; весной 1928 года я находилась за сотни миль, в Лондоне, выставляла себя на посмешище в суде. Хотя я закрываю глаза, это лицо – единственное – остается гореть под веками. Даже сейчас, столько лет спустя, боль пронзает осколками разбитого стекла.
