Руки Головни ослабли, перед глазами вдруг запрыгала хохочущая маска демона: «Обмишулился, простак!».
— Пусти! — услышал он сдавленный шепот.
— Зачем ты здесь, Рдяница? — прошептал он в ответ.
— А ты зачем?
Они уставились друг на друга, тяжело дыша, облака пара окутывали их лица.
— Слезь, мальчишка.
Головня поднялся. Рдяница села, отерла лицо от снега, сплюнула и зафыркала, точно медведица, забравшаяся в паутину.
— Что ты тут делаешь, Рдяница?
— Не ори!.. Беду накличешь.
Головне стало худо. Беда обступала со всех сторон: тьма липла к коже, окунала в бездну.
— Что ты здесь делаешь?
— А ты?
— К чужаку бегаете, да? Кровь нашу оскверняете, да?
Рдяница задиристо ответила:
— Собачкой Отца заделался, да?
— Да уж лучше собачкой, да!..
Он увидел ее зубы — стесанные, мелкие, желтые как моча. Она тихонько хихикала, прикрыв веки, и с ресниц сыпалась снежная труха.
— Кабы все были такие, ты бы на свет не появился, да!
И смех ее, частый, злорадный, словно ударял его по голове молоточками: тук-тук-тук.
— Думаешь, Отец-то не знает? — продолжала она. — Все знает, хитрый дед. Его лукавства на пятерых хватит. Иди! Не нужен ты здесь. Ступай отсюда.
Головня поколебался, но потом все же развернулся и побрел — оглушенный и раздавленный. Отойдя на несколько шагов, вновь бросил на нее взгляд.
— Так ты про моих родителей знаешь что-то, да?
И она опять захихикала и расплылась вся, как масло по горячему блюду. И пропела небрежно:
— Все знают. Все-е!
А затем поднялась и нырнула в женское жилище.
Головня хорошо помнил своего отца — приземистого, щекастого, с незаживающими язвочками на лбу. Отец махал короткими руками и кричал на мать: «Поперек горла ты мне, постылая! Проваливай к своим, откуда пришла! А моего очага не трожь». Был он пьян и горяч: покрасневшие глаза блестели как головешки, изо рта несло приторной гадостью, а в горле клокотало и булькало. «Сам-то больно хорош, — огрызалась мать. — Прелюбодей!». Отец подскакивал к ней, хватал за плечи, тряс что есть силы. Мать кричала, отбивалась от него, жмурилась, мотала головой, а под опущенными ресницами проступали слезы. «Попробуй тронь. Все Отцу расскажу!». О каком отце она говорила? Головня думал — о своем, Рычаговском, но нет, она грозила ему Отцом Огневиком.
Головня, совсем ребенок тогда, ревел от страха. Мать кидалась к нему, сжимала его плечи, пряталась за спиной. «Вот, сынок, посмотри, как мать твою бесчестят». Отец рычал: «Ты и так себя обесчестила, сука! И ублюдком своим не прикрывайся. Ты — ведьма! Колдунья. Отдалась Льду и понесла. Выкормыш твой — злое семя».
