Но куда там! Она даже не смотрела в его сторону. Рассеянный взгляд ее уносился вдаль — туда, где над остроконечными верхушками плюгавых сосенок бился, рассекаясь на бледнеющие язычки, черный дымный родник. Она следила за этим родником, и ресницы ее мечтательно подрагивали.
— Огонь в помощь! — сказал Головня.
— Благодарствую, — улыбнулась Искра, проясняясь взором.
— Свежевать-то сама будешь или кого на подхват возьмешь? Могу пособить.
— Да уж справлюсь. У тебя небось своих дел хватает, чтоб еще мне пособлять.
Головня засопел, раздумывая: играет она с ним или вправду отлуп дает? Лед их разберет, крольчих этих. Все у них шиворот-навыворот. Нет бы прямо сказать: «Гуляй, мол, ненаглядный, не пара ты мне». Нет, вилять будут, хвостом махать, а правды не скажут.
— Я чего пришел-то… Вещица у меня одна есть. Хотел тебе показать. — Головня помялся, решаясь. — Встретиться бы надо. Чтоб подальше от чужих глаз. Вещь тайная, не всем о ней знать можно.
— Что ж, и встретимся.
— Сегодня вечерком зайду.
— Сегодня? Сегодня мы гадаем. Туда парням нельзя.
— Тогда завтра.
Она вскинула на него глазищи: бедовые, дымчатые, блескучие. Спросила одними губами:
— А не обманешь ли, Головня? Завлечешь почем зря, да наврешь с три короба. Вы, парни, такие.
— Огонь свидетель, правду говорю! — побожился загонщик.
— Велика ли вещица-то?
— Маленькая совсем. Редкостная.
Искра посмотрела на бездыханное тело щенка, раскисшей шкурой плававшее в кипятке. Повернулась к Головне, промолвила, сложив пальцы:
— Достанешь его?
Головня толкнул ногой кадку, и кипяток разлился, сожрав снег вокруг. От засеребрившейся земли поднялся пар, мокрое тельце зверька застряло в переплетениях корявых ветвей. Искра взяла из нарт длинную палку и брезгливо вытолкала ею на снег мертвого щенка, чтобы остудить горячую шкуру.
— Отец-то твой дома, что ли? — спросил загонщик, наблюдая за ней.
— Не, на прорубь ушел… У него одна забота — в проруби ил гонять. Или по гостям шляться.
Может, прямо сейчас и отдать ей реликвию? — подумал Головня. Нет, слишком светло. Заметят еще.
Вдруг дверь распахнулась, и на мороз выскочил мальчишка зим четырех от роду, в наспех накинутом меховичке и больших, не по ноге, рваных ходунах. Колпак на нем сидел криво, закрывал один глаз. Увидев Головню, мальчишка замер и поправил колпак, чтобы разглядеть пришедшего. Из жилища грянул женский голос:
— Дверь прикрой, заполошный.
Мальчишка вздрогнул и бросился закрывать дверь.
— Ну ладно, бывай тогда, — сказал Головня. — Про уговор не забудь.
