— Слышь Головня, а ты там в мертвом месте-то ничего не находил? А то махнемся не глядя, а? У меня две железячки есть — почти не ржавые! — и кривая штуковина. Гибкая как ветка. Я пробовал. Меняемся?
Головня вздрогнул, поднял веки. Разглядел в полумраке белобрысого лопотуна Лучину. Тот сидел рядом с ним, подогнув под себя ноги, и всматривался жадным взором в лицо загонщика.
— Меняемся, а?
Головню взяла досада. Неужто Сполох уже успел растрепать? Гребаный болтун. По башке бы ему… Хотя нет, едва ли. Сполох — товарищ верный, не разболтает. Понятно же: наобум явился Лучина — услыхал россказни про мертвое место и приперся. Знай он, что у Головни есть «льдинка», мигом бы разнес по общине. «Льдинка» — вещь завидная, редкая, иной ее за всю жизнь не встретит.
— Нет у меня ничего, проваливай.
Лучина огорчился.
— Так уж и ничего? Ну хотя б крохотной вещицы, а? Ты же был в мертвом месте… А я для тебя что хочешь сделаю. Вот хочешь, новые ходуны сварганю? У тебя, я гляжу, совсем старые, прохудились.
— Иди отсюда, пока в зуб не получил.
Выгнав назойливого просителя, Головня на всякий случай сунул руку в мешочек из горностаевого меха, подшитого изнутри к меховику (подарок Искры), проверил, на месте ли находка. Пальцы ощутили знакомую шершавость окаменевшей земли, скользнули по гладкой поверхности. На месте. Надо будут спрятать ее куда-нибудь, пока родичи не наткнулись. Найдут — плохо ему будет. Отец Огневик живьем сожрет. Старику только дай волю — выкинет из общины все реликвии до последней. Не успокоится, пока не избавит родичей от «скверны».
С этой мыслью Головня и задремал.
Он хорошо помнил слова признания, высказанные когда-то дочке рыбака Сияна: «Прилепись ко мне, не пожалеешь». Искра засмеялась, удивленная и польщенная, отвечала с улыбкой: «Как же прилепиться, когда грех это? Кто с родичем сойдется, тот отвержен навек. Сам знаешь». Головня заскрипел зубами. «А Светлик? Его жена была из нашего рода! А Хворост? Он взял в жены двоюродную сестру! А Горяч?». Искра опустила взор, затрепетала длинными ресницами. «Ишь ты, прыткий какой. Думаешь, подошел и сразу взял? Ты поборись сначала. Охочих-то много». «Уж я расстараюсь, — возликовал Головня. — Со мной не пропадешь». И она ответила ему лукавой улыбкой. Эту улыбку Головня потом носил в себе, как незримый оберег.
Вечером, отоспавшись после загона, он пошел к ней. Жила она вместе с отцом и мачехой в срубе у старой рассохшейся сосны, и жила несчастливо. У мачехи было двое собственных детей, совсем маленьких, в которых она души не чаяла, а отец о дочери вспоминал лишь когда надо было заштопать меховик, принести воды или подоить коров. Ласкового слова от него Искра не слышала — батя будто мстил ей за мать, так и не сподобившуюся на сына. Мечтал сбыть дочь поскорее, выдать ее за кого-нибудь из Ильиных или Павлуцких, как уже выдал двух старших сестер, и выбросить из памяти. По слухам, не раз уже он заговаривал с Отцом Огневиком насчет сватовства. Старик, вроде, обещал похлопотать. Дело было за малым: найти жениха, который согласился бы дать за Искру хороший выход. Головне нужно было торопиться.
