И я, и Кете родились в Зальцбурге, когда отец еще служил при дворе, а мама пела. Еще до того, как бедность загнала нас в баварскую глушь.
– Благодаря красоте и чудесному голосу, мама – любимица всего города, а Йозеф – лучший ученик маэстро Антониуса.
– Значит, он учится в Зальцбурге? Не в Вене?
– В Вене, – моментально поправилась Кете. – О, да, в Вене. – Ее голубые глаза заблестели, и она принялась фантазировать дальше: – Разумеется, мы ездим его навещать. Возможно, мы увидим его выступления в таких больших городах, как Париж, Мангейм и Мюнхен, или даже в самом Лондоне! В каждом из них у нас будет по шикарному особняку, отделанному золотом, мрамором и красным деревом. Мы станем носить платья из самых дорогих шелков и парчи, каждый день недели – разного цвета. С раннего утра наш почтовый ящик будет ломиться от приглашений на роскошные балы, званые вечера, театральные постановки и оперы, и толпы поклонников будут осаждать наши двери. Мы будем водить близкую дружбу с величайшими художниками и музыкантами, и ночами напролет танцевать и угощаться разными вкусностями – пирогами и шницелями, и…
– И шоколадным тортом, – прибавила я. Его я любила больше всего.
– И шоколадным тортом, – согласилась Кете. – Станем разъезжать в богатых экипажах, запряженных лучшими лошадьми, и… – Сестра взвизгнула, угодив ногой в лужу. – И ни за что не будем таскаться на рынок на своих двоих по раскисшим дорогам!
Я со смехом подхватила ее за локоть.
– Светские рауты, балы, блестящее общество – это все, чем заняты принцессы? А как насчет королев? Что буду делать я?
– Ты? – Кете ненадолго умолкла. – Королевы рождены для величия.
– Для величия? – Я задумалась. – Даже бедная и невзрачная серая мышка вроде меня?
– В тебе есть нечто более стойкое и долговечное, нежели красота, – с жаром произнесла Кете.
– И что же это?
– Кротость, – просто сказала сестра. – Кротость, ум и талант.
Я снова рассмеялась.
– И какая же мне уготована судьба?
Кете искоса взглянула на меня.
– Ты прославишься как великий композитор.
На меня словно дохнуло холодом; кровь в жилах заледенела, как будто сестра разверзла мою грудь и голыми руками вырвала оттуда еще трепещущее сердце. Время от времени я набрасывала на бумаге обрывки мелодий, вместо псалмов царапала на полях воскресного церковного блокнота коротенькие мотивчики, намереваясь в будущем сложить все это в сонаты и концерты, романсы и симфонии. Мои грезы и чаяния, такие нежные и растрепанные, так давно хранились в секрете, что явить их миру было для меня невыносимо.
