Брови у Иветты задрожали от ярости:
– Кое-что меня волнует, можешь поверить.
– Нет, что-то не верится. Неженка избалованная. Я вообще не понимаю, что такая фифочка, как ты, забыла в лагере, посвященном выживанию на природе. Что, хотела узнать, как в случае войны можно сделать тушь из древесной коры, да?
Иветта встала и сделала пару шагов в сторону мягкого мха, остановилась недалеко от Собачьей Танцплощадки. Если бы в этот момент появился тип в красном костюме с цилиндром на голове, стал звонить в колокольчик и кричать: «Дорогие зрители! Минутку внимания! Кто хочет рискнуть? Принимаем ставки! Иветта расплачется или развернется, побежит на Рику и загнет ей зубы внутрь? Один к тысяче на рыдания! Один к трем на потасовку!» – я бы, несмотря на низкую ставку, выбрала бы потасовку.
И черт подери! Поставь я на рыдания, я стала бы просто королевой ставок!
Иветта рыдала.
Мы растерянно переглянулись.
К ней подошла Антония и положила руку на ее вздрагивающее плечо. Иветта позволила отвести себя обратно, села и сказала…
Не хочу зря нагнетать саспенс, но тут случилась самая потрясающая исповедь этого лета. Или вторая по потрясающести. Самая-пресамая была уже в самом конце.
– Понятно, вы думаете, что я не такая, как вы. И это правда. – Она высморкала свой острый носик. – Конечно, что делать такой, как я, в академии выживания? – Тут она сделала паузу, будто ждала, пока весь лес начнет ее слушать. – Инкен – моя сестра.
Тут какая-то птица сказала «у-ху!», Рика сказала «что?», еще кто-то – «ни фига себе!», кто-то еще – «не-ет!», и наконец снова птица – «у-ху!».
Иветту это не смутило, она продолжала. Сказала, что ее отец – богатый адвокат, такой богатый, что, играя на бирже, от скуки надеется, что как-нибудь потеряет деньги. Она была желанным ребенком. Ее зачали в пробирке в клинике, потому что ее мать была уже в таком возрасте, когда риски для беременности высоки. Желанным ребенком она было только потому, что все остальное у ее родителей уже было. Кошка, собака, лошадь, машина, еще одна машина, и еще одна, дом, яхта, дача. Так почему бы не завести ребенка? А потом можно нанять еще няню. Молодую или красивую или даже молодую и красивую.
И так как у этой девочки с самого начала было все, она никогда не была довольна, всегда хотела еще больше. Стоило Иветте пропищать: «Вот это! Хочу!», ей покупали сразу две штуки – в розовом и в сиреневом цвете. К двенадцати годам, когда у нее было уже практически все и фантазия почти исчерпалась, она захотела сделать себе татуировку. Отец запретил. У Иветты не было опыта, как обходиться с запретами. Ее наполнила сухая ярость, и единственным, что пришло в голову, было поступить как отец, когда он не знал, что делать, – подать в суд. Она хотела по крайней мере его опозорить. И стала искать что-нибудь компрометирующее: секретные фотографии, имейлы – хоть что-нибудь. Она искала на шкафах, под кроватями, за полками. Отец был неглуп. Он регулярно сжигал свое прошлое и настоящее в камине. Кроме выписок по счету, конечно. И в них нашлось два перевода некоей Терезе Утпаддель. Суммы были такие большие, что Иветта ни секунды не сомневалась: это крупный шантаж. Она надеялась, что ее отец сделал что-то действительно плохое или постыдное, чем она тоже могла бы его шантажировать.
