— Я уже чувствовал, что ты на пути.
— Нет, нет, об этом говорить ещё рано. — Роберт проявлял осторожность. — Это ещё только намёк.
* * *
Они вошли в здание почты.
Перевод Роберту был, а письма не оказалось.
— Вот видишь, — сказал Роберт, — письма нет.
— А перевод от кого?
— Перевод от матери.
— Почему же Нонна не написала? — поинтересовался Георгий.
— Да уж верно, на что-нибудь дуется, — пробурчал Роберт.
Георгию захотелось его утешить.
— Ничего, — сказал он. — Письмо придёт. На этом этапе перевод важнее.
Приятели вышли на набережную и зажмурились. Облака, застилавшие небо, разошлись, солнце золотило крыши и стены. И море точно щурилось под прикосновением света, тёмно-зелёные складки мягко обозначались на его поверхности. Из винного подвальчика доносились шумные, перебивающие друг друга голоса, а из магазина грампластинок неслась мелодия.
— А где-то дождь и слякоть, — сказал Георгий восторженно.
— Где-то даже снег, — сказал Роберт. — И, может быть, даже собачий холод. Не умеют люди ценить солнце.
— И вообще даров природы, — обобщил Георгий.
— Люди любят дёргать друг друга, им не хватает теплоты.
— И доброжелательности, — добавил Георгий.
— Особенно это относится к женщинам, — сказал Роберт. — Ну что ей стоило черкнуть несколько слов? Я ж не прошу написать диссертацию.
— Ты очень переживаешь, — покачал головой Георгий. — Я просто в тебе узнаю себя. Если я привяжусь, я мучаюсь.
— Я живу с открытой душой и не признаю этих штучек, — пояснил Роберт, — у неё много достоинств, но характер нелёгкий. Когда бы ты ни вырвался к ней, она тебе непременно скажет: «Я не хочу сидеть в четырёх стенах». Слушай, Георгий, мне не семнадцать, чтоб ходить по улицам. Мы взрослые люди.
— Может, ей хочется и ресторан? — спросил Георгий.
— В ресторане я могу посидеть с Манаджаровым. Неужели она не в силах понять, что, если уж я к ней прихожу, прерывая творческую работу, бросаю друзей, дела, обязанности, то, значит, мною владеет потребность домашнего уюта, пристанища, чего-то истинного, изолированного. Хочется другой атмосферы.
— А ты объясни ей, как ты занят.
— Десять тысяч раз объяснял.
— Она должна бы ценить твоё отношение.
— Каждый нормальный мужчина так скажет, — у Роберта был огорчённый вид, — но для женщин не существует логики.
— Трудно с ними, — сказал Георгий.
— Вдруг она захотела ребёнка, — Роберт пожал плечами, — говорит, это — право женщины. Я полгода ей объяснял: так нельзя, должно быть чувство какой-то ответственности. Материнство — это серьёзная вещь. Куда там! Она меня даже не слышит.
