В этом фантазировании об истязании лицемеров отражаются и агрессивность и пессимизм Поджо: фарисеи будут разоблачены и понесут неминуемое наказание, но это случится только лишь в загробной жизни. Если в его насмешливости всегда сквозит негодование, то в негодовании всегда присутствует отчаяние из-за осознания многострадальности человеческого существования, невозможности исправить злоупотребления и сохранить то, что еще представляет какую-то ценность.
Подобно многим своим коллегам, Поджо вел обширную переписку, и по письмам видно, до какой степени он стал циником, чувствуя отвращение ко всему и усталость от жизни, что, вероятно, было присуще большинству чиновников в папском окружении. Монастыри, писал он другу, «вовсе не сообщества богомольцев и не пристанища для истинной веры, а рассадники преступности», а курия – «клоака человеческих пороков»[213]. Повсюду в Риме люди крушат древние храмы, чтобы добыть известь из камня, и через поколение или два многие шедевры античности, гораздо более ценные, чем нынешние жалкие сооружения, исчезнут. Он ведет никчемный образ жизни и должен найти выход из этой неприятной ситуации: «Мне надо попробовать себя в разных ипостасях[214], подыскать себе что-то подходящее моим склонностям, перестать быть в услужении у других людей и заняться литературой».
Он не раз предавался фантазиям по поводу того, чтобы изменить образ жизни – «уйти от этой мирской суеты, ничтожных забот и раздражений и обрести свободу, покой и душевное равновесие в бедности»[215]. Но Поджо понимал: такой путь для него закрыт. «Я не знаю, что буду делать вне курии[216], – делился он своими переживаниями с Никколи, – кроме как учить детей или работать на какого-нибудь хозяина, а скорее всего тирана. Если бы мне пришлось посвятить себя одному из этих занятий, то оба варианта были бы для меня несчастливыми. Как вам известно, любая неволя унизительна, а услужение прихотям нечестивого человека в особенности. Что касается преподавания в школе, то избавь меня, Боже, от такой участи! Лучше иметь дело с одним человеком, а не с множеством». Все-таки для него предпочтительнее остаться в курии в надежде на то, что ему удастся скопить достаточно денег для ранней отставки: «У меня одна цель – в полную силу поработать еще несколько лет и обеспечить себя свободным временем до конца жизни»[217]. «Несколько лет» превратились в полвека.
Мечтания, колебания, компромиссы обычно присущи стилю жизни неудачников. Поджо вряд ли можно записать в эту категорию людей. Однако он жил в мире коррупции и алчности, в мире, который постоянно потрясали заговоры, мятежи, войны и вспышки эпидемии чумы. Он служил в римской курии, но и папский двор был не самым стабильным местом в Риме: папу вместе с придворными вынуждали время от времени бежать из города. Поджо сопротивлялся невзгодам, как и все его современники, испытывая боль, от которой не было исцеления, и преодолевая непреходящую угрозу расстаться с жизнью. Естественно, он заразился желчным, защитным цинизмом и иллюзиями ухода от реальности.
