Вдова села | страница 65

Я заглядываю туда на минуту.

Родители уютно устроились в креслах (каждый в своем) и смотрят телевизор. Показывают олимпийские соревнования в Инсбруке; тоненькая, словно былинка, девушка скользит по зеркальному льду. Пятьдесят лет вместе! Они сидят рядом, утомленные, умиротворенные, но не утратившие жажды жизни.

И по-моему, счастливые.

Мне вспоминаются строки стихотворения, которые я прочитала весной сорок пятого, после чего на всю жизнь полюбила Петера Вереша:

Перевод Т. Воронкиной.

Дед умер за два года до моего рождения, и все-таки я не могу примириться с мыслью, что не знала его.

Мои старшие братья и сестры очень любили деда. Но понапрасну я расспрашивала их, они сами тогда были еще слишком малы, чтобы описать мне его. Дети — и этим многое сказано — очень любили своего деда. Кому удается найти путь к чутким детским сердцам? Лишь тому, кто любит их. Кто знает, что быть ребенком — несчастье. Кто делает им подарки, потому что чувствует в этом потребность, не так, как взрослые, которые одаривают друг друга по привычке. И дарит не электрическую железную дорогу или водяное ружье, а что-нибудь такое, чего нельзя купить и что будет принадлежать только им.

Я в детстве не знала ни деда, ни бабушки. Правда, одна моя бабушка была жива, но жила отдельно от нас; это была строгая старуха, и мы побаивались ее. Но вот дедушку я могу себе ясно представить. Могу представить, как теплым майским вечером он сидит на колоде в саду и вырезает дудку для внуков. Рукояткой ножа легонько постукивает по ветке бузины, чтобы отбить кору и снять ее целиком, и при этом тихонько напевает:

Внуки затаив дыхание слушают деда, сидя на корточках вокруг него, искренне веря, что от этой песенки-заговора и сама дудка запоет. Положу под колесо… Да и в самом деле, как не верить? Ведь и каждый из них тоже запел под колесом в своей люльке.

Помимо смерти мне известны два момента из биографии деда. В восемнадцать лет он женился, взял против воли родителей девушку без приданого, и отец лишил его за это наследства. Какого наследства, толком не знаю, но, видно, было что-то, чего он мог лишить, — ну, дома, по крайней мере. И тогда юных строптивцев пустил к себе жить бездетный дядя. Потом потянулись долгие десятилетия, и в конце концов дед умер; чем была заполнена его жизнь помимо того, что он воспитал шестерых детей, сколько я ни билась, выспрашивая, ничего не могла узнать. Наверное, в его жизни и не было никаких событий, просто жил человек трудовой жизнью крестьянина, определяемой временами года. «Играй, дудка, хорошо..» Вероятнее всего так. Но даже по тому немногому, что мне известно о деде, чувствую я в нем широту вольной души. Во всяком случае, плохо, что он ушел, не оставив по себе никаких осязаемых следов.