В малом жанре | страница 9
Тогда он меня отпускает, я прижимаюсь к ножке и кричу: — Я его люблю! Люблю!
Папа с Линой стоят неподвижно, и уже совсем темно, я бьюсь головой о ножку, кричу и кричу, и теперь хомячок наверняка ужасно напуган.
Уже почти вечер, мне так кажется.
Небо потемнело.
Мои руки на подоконнике.
Хомячка забрали и унесли наверх.
Котовась тоже куда-то делся.
— Котовась, — шепчу я, — Котовась.
Но он не приходит, может, ушел на улицу.
Мне можно стоять здесь, сколько захочется.
Я широко раскрываю глаза. Смотрю в темноту, двор, забор, трава. Папа надел на меня шерстяные носки. Ногам жарко, и они устали.
Закрываю глаза.
Что я знаю белого?
Холодильник белый. Ночнушка у меня белая, и перед сном у меня побелеет лицо, нет, еще не пора, надо открыть глаза, раз, два, три, у меня белая ночнушка. А что-то все падает и падает.
Мой лоб стукается о стекло.
Когда я открываю глаза, все другое.
Это снег, снег идет. Ложится первая пороша. На все.
Трава теперь белая.
И двор теперь белый.
А белый цвет — самый лучший.
Стина Стур
Три рассказа
Перевод с шведского Лидии Стародубцевой
Дело было в ту пору, когда все дети кормились одними ягодами, превратившись в медведей
Жить в свое удовольствие. Ветер в волосах и «хонда» два пятьдесят на заднем колесе через весь двор — это Микке примчал, пора в путь! Я вытащил из сарая старый бабушкин прицеп для велосипеда, и мы привязали его к мотоциклу моим новым ремнем. Обмотали крюк пару раз, покрепче — мало ли что.
И Микке треснул меня по голове:
— Пра-ально, Юхан.
Или, точнее:
— Дурак, а соображаешь.
Он всегда так говорил, но это ведь не со зла.
И даже брюки мои отутюженные, со стрелкой, и черные кожаные штиблеты, смазанные и начищенные для красоты — даже это Микке не злило. Или что я зимой и летом носил двубортный жилет, который вообще-то смахивал на форму пилота.
То есть правда, ему-то что? Он говорил, что джинсы — это для тех, у кого в штанах кое-что водится. Как его хреновина, например. А у кого нет — тот пусть напяливает брюки со стрелками. И пиджак! И прочую дребедень. Ему-то что?
Главное, чтоб я не рыпался и таскал что надо из дому, из серванта с зеркальными стенками. Жить-то надо в свое удовольствие — только б я не проболтался. Тогда все путем, мы все-таки друзья, как он говорил. И улыбался как бог.
Это ведь Микке, это ведь ого-го! Я буду ехать, обхватив его сзади, а сестренка в прицепе. Почему нет? Элеонора никогда так не веселилась! Даже когда мы жили в Крокене с видом на море. Даже тогда!
