И мама склонилась над ним — изо рта у него пахло водкой и булочками с корицей, и он рыдал, уткнувшись в ее подол. И мама взяла его руку, чтобы осмотреть, но ничего страшного там не было, просто из рук всегда кровь течет сильно. И:
— Стена ведь не виновата, правда?
Так она и сказала, потому что не знала, что еще можно сказать человеку, который так любит эту сумасшедшую Катарину. Мама ведь была простой санитаркой.
Но другой рукой отец уже обхватил мамины бедра, даже чулок порвал — она, правда, не сразу заметила, — и уткнулся в мамину юбку, и все рыдал, рыдал. А бедра у нее были как раз мягкие, как подушки.
Он был как побитый пес.
Потом, позже, он спросил, каково это, когда у тебя внутри все эти кисты и ты вот-вот умрешь, а мама ответила, что точно не знает, потому что:
— Сама-то я здоровая, что твой огурчик на грядке.
Вот так.
Хотя под морфином, наверное, не так страшно:
— От морфина-то всё внутри делается мягкое, как облако.
Так она и сказала.
Мама была сильная и крепкая, финская кровь с молоком, да и не робкого десятка, а он, широкоплечий и в кожанке, все равно чуть не приподнял ее над полом, хоть она и весила немало. Так что всё должно было хоть как-нибудь, да наладиться.
Коробка со слойками стоит в траве. Солнце припекает, гул машин с улицы Чёпманнагатан отзывается дрожью в земле — по крайней мере, когда проезжают лесовозы. На лесах, облепивших церковь, не видно никого, кроме птиц. Я шаркаю ногами по гравию, в ожидании.
И вот наконец, обиходив все могилы, мы идем к машине. Коробка весело покачивается на веревочке в маминой руке. Мы обе вспотели, платье давит мне шею, но теперь-то уж мы направляемся домой. А дома открытое окно с сеткой от комаров, так что комната проветрена, и вдруг мы будем пить чай, сидя в одном белье, раз дома никого нет?
Но во дворе уже стоит отцовский пикап. Мама бранится — то есть не выругалась, конечно, но машина будто противится, прежде чем повернуть во двор и остановиться рядом с пикапом.
Мама вылезает из машины. Входная дверь открыта настежь, так что и во дворе слышно, как отец перешучивается на кухне с соседом насчет жалкого улова. Собаки залаяли, едва завидев нашу машину, так что путь назад нам с мамой отрезан.
Войдя в кухню, мама достает из шкафа бабушкины тарелочки с золотой каёмкой, затем вынимает слойки из коробки, кладет их и чайные ложечки на тарелки и ставит на стол перед мужиками.
Потом мама наливает им по второй чашке кофе — первую они уже успели выпить, сварив кофе до нашего возвращения. Ухватив маму за бедра, отец усаживает ее себе на колени:
