Он говорит, что я столько всего понимаю — куда больше других, и кто бы мог подумать, что девять мне исполнится только осенью.
Я же знаю, что Фресе на ночь мажут большой палец горькой смесью из аптеки, чтобы она не сосала во сне. Так что, конечно, разница немалая. Пусть даже волосы у нее такие же длинные, и косички у нас одинаковые — когда заплетает Фресина помадная мама. Ведь она и мне заплетает — когда получается.
Пусть даже мы ходим в один класс.
Вот так. Но вот я, и вот Фресин папа. Мы шепчемся, сидя на коровьей шкуре перед камином, пока Фреся, ее мама и братик спят. Вот так.
Он варит какао на кухне, а я зажигаю наши свечки.
На стенах фото Фресиной мамы, когда она еще была моделью. Платья, туфли — в таком попробуй побегать. Да никто и не пробует. Застывшие позы. Большие портреты под бликами стекла. Яркие. Но я гашу свет — и все исчезает. Остается только камин с остывшей золой, две свечки и большой безмолвный дом. Почти полностью погруженный во мрак. И в другой век.
Только его лицо. И выхваченные светом из темноты уши. Маленькие, красные мочки. От кружек поднимается пар. И Фресин папа старается быть как днем, но иногда просто не может. Вот ему девять, как и мне, или даже семь, а то и всего три. Он кладет голову мне на колени, уткнувшись носом в мой живот и поджав ноги. И лежит так, свернувшись клубком, и я глажу его по голове.
Потому я и знаю, какие мягкие у него волосы.
И мы начинаем сравнивать. Как будто лосиное и косулье. Большая голова Фресиного папы у меня на коленях — голова дремлющего лося. Только он перевернулся на спину и словно погрузился в себя. Вернулся к себе. Смотрит на потолок и на мое лицо, склонившееся над ним.
Говорю все больше я, а он слушает мои рассказы, порой прикрывая глаза.
Но важней всего, это как мы прижимаем ладонь к ладони, его ладонь к моей, и его оказывается больше. Всякий раз. И мы смеемся! Сравниваем, снова и снова, и видим, что его мизинец — точно как большой палец на моей ноге. Только палец его, конечно, длиннее, но:
— Такой же толщины!
И:
— Несите золотое кольцо!
Так он говорит всякий раз, как мы доходим до этого места, и смеется в голос, хотя надо сидеть тихо.
И я шикаю:
— Ш-ш-ш!
А голова как в сладком тумане.
И еще он говорит, что эта мерка всегда с ним, где бы он ни был — мерка золотого кольца для пальца на моей ноге!
А потом — спокойной ночи.
И я слышу, как он моет наши кружки, вытирает и ставит обратно в шкаф, пока я крадусь по синему, глухому ковролину их широкой лестницы.
