— Да, мама Валя, да! Мы никому не причиняем зла, и мы имеем право жить так, как нам хочется… Но… Ты что-то хочешь мне сказать и начинаешь откуда-то издалека. Говори, мамуся, сразу; я все пойму.
— Хорошо. Скажи, Глеб, я тебе нравлюсь как женщина? Да, да, как женщина? Ты часто, целуя мои руки, плечи, шею, грудь, говорил мне, что я красивая, что тебе так приятно целовать и гладить меня и обнимать, что я для тебя лучше всех…
— Да, да, да, — горячо перебил ее Глеб. — Я тебе это много раз говорил и повторял сегодня, только что. Мне кажется, что когда я буду искать себе жену, то только такую, как ты…
Они сидели теперь друг около друга взволнованные и испытующе глядели один на другого. Он, не понимающий еще в чем дело, но инстинктивно чувствующий, что сейчас ею будет произнесено что-то величайшей для него, для них обоих, важности, что-то, что должно, может быть, решить всю дальнейшую жизнь; она, бесповоротно решившая переступить грозную, хотя и давно обветшавшую грань, но боявшаяся, что ее сын не поймет так полно, как она этого хотела бы, всей возможности, простоты и правильности того, что считается величайшим преступлением.
Разрумянившаяся с блестящими глазами и нервно вздрагивающей грудью, она была сейчас особенно хороша и выглядела совсем молодо. Она чувствовала это особым, никогда не покидающим женщину инстинктом, и, решившись быть снова женщиной, невольно поддалась какому-то новому сильному чувству, вытянулась и, напряженная, протянула вперед руки, широко открывая их для объятия. И Глеб, словно понявший уже еще не сказанное ею, зарделся, бросился к ней и крепко сжал своими сильными руками ее гибкую, тонкую талию.
Тогда, отвечая ласками на его ласки, объятиями на его объятия, она заговорила тихим прерывающимся шепотом:
— Я не хочу, чтобы ты рисковал своим здоровьем. Мне страшно при одной мысли о том, что может случиться. Нелепый случай уложил в могилу твоего отца… Однажды ты счастливо избег опасности, но кто поручится мне, что в следующий раз ты не заболеешь? Нет, нет, я не хочу, чтобы ты шел к тем женщинам, многих из них заражены и передают свои болезни другим. В твоем возрасте…
Валентина Степановна обеими руками обвила голову сына, прижималась к нему и, пересыпая свои слова поцелуями, продолжала еще более тихим, почти страстным шепотом:
— Я была для тебя заботливой матерью; когда ты подрос, я стала тебе верным, преданным другом; позволь же мне, когда это тебе теперь нужно, сделаться твоей любовницей и верной любовницей… Возьми меня всю: разве вся моя жизнь, все мое существо, и тело, и душа, не принадлежат тебе уже давно… Когда ты вырастешь крепким, здоровым, станешь совсем большим, взрослым мужчиной, сумеешь идти дальше в жизни без моей помощи, уверенно своею дорогою, ты встретишь много женщин, и я тебя передам той, которую ты сам изберешь себе, которая будет лучшею, а сама останусь снова только твоим искренним нежным другом. А сейчас я буду заместительницей ее, не претендующей на большее…
