Валентина Степановна уже видела пред собою своего здорового, умного мальчика жалким, беспомощным.
«Хорошо еще если на этот раз все обойдется благополучно: нужно будет присмотреть, посоветоваться с врачом». — Мысли ее прыгали одна через другую, словно школьники, играя в чехарду, а главный вопрос, выступивший сегодня так остро на очередь, все еще оставался невыясненным. Что делать? Как, не расстраивая его физически, нервно и умственно, гарантировать своего сына, самое близкое, самое дорогое ей существо во всем мире, от морального ущерба, с которым почти зачастую сопряжено пробуждение половых потребностей? Тысячи проектов приходили ей в голову, но одни были совершенно несостоятельны, другие слишком рискованны, от третьих она отворачивалась с глубоким негодованием, как от недостойных, гнусных поползновений построить благополучие своего сына на несчастье, алчности или глупости и непонимании других людей.
К утру, когда наконец Валентина Степановна забылась тяжелым, беспокойным сном, вопрос, что делать, ею так-таки и не был разрешен. В первый раз она особенно сильно почувствовала отсутствие отца Глеба, который помог бы ей разобраться в столь сложном и ответственном вопросе.
III
Через несколько дней выяснилось, что Глеб благополучно, почти чудом избежал заразы: товарищ его — Костя Ковальский, взявший Ксюшу после него и оставшийся у нее до утра, заболел. Первое время он стеснялся обратиться к врачу или рассказать о своей болезни родным, а потому теперь очень страдал от курса лечения запущенной болезни. А вскоре к сильным физическим страданиям прибавились еще сильнейшие нравственные муки: знакомые, особенно гимназистки, до которых неведомыми путями дошли сведения о его болезни, стали чуждаться и брезгливо сторониться его, а дома родные, возмущенные и скомпрометированные им, без конца злились на него, наказывали и попрекали. В конце концов ему самому стало казаться, что он, заразившись венерической болезнью, совершил что-то действительно очень гнусное, непоправимое, незабываемое, что вечно будет лежать на нем несмываемым пятном, слово печать Каина, и сам стал себя презирать… Костя загрустил, углубился в самого себя, изнервничался до крайности.
— Впору вешаться, — говорил он совершенно убитым голосом Глебу, — дома житья нет, к знакомым показаться нельзя.
Действительно, единственный дом, где его встречали по-прежнему радушно и приветливо, — это был дом Пикардиных. Постепенно меланхолия овладевала им все больше и больше, и он стал приходить к Глебу редко. К концу летних каникул Костя из краснощекого, живого бутуза превратился в худосочного неврастеника с землистым цветом лица, беспокойно бегающими глазами, вечно сумрачного и желчного.
