- Здравия желаю, моя нареченная. Как здоровьице?
Маша поклонилась.
- Слава Богу. Как ваше здоровье, Евсей Семеныч?
- Розан неоцененный! Дозвольте ручку.
- А ты выпей, выпей сперва, Евсей Семеныч, ваше благородие, выпей, в праздник грех не выпить,- дребезжала старуха.
- Позвольте, мамынька.
Евсей Семеныч деликатно остановил рукой расходившуюся Андревну (самой ей, видно, смерть хотелось куликнуть).
- Теперича будем так говорить. Я пью за здравие всего вашего семейства и возношу к вседержателю Богу горячие молитвы, и вот, выпимши по сему святому случаю (бурбон опрокинул рюмку и, крякнув, притопнул каблуком), для десерту, стало быть, я и поцелую сахарную ручку Марьи Степановны.
- Экий разговор-парень,- изумлялась льстиво Андревна, тотчас же спеша до краев наполнить опустелые рюмки,- и где это ты так навострился только? Ишь ведь, дошлый какой. Всякое офицерское обращение понимает.
Бурбон только ладонью повел вежливо на старуху, потому рот набит был масленым пирогом с капустной начинкой.
- Евсей Семеныч,- сказала Маша, когда закуску убрали наконец и старуха повалилась спать куда-то, в сени или в чулан,- прочитайте мне какие-нибудь стишки.
- Не могу знать.
- Какой. Ведь я же говорила вам сколько раз, что все влюбленные своим предметам всегда произносят стихи и пишут в альбом на память. Вы прочитали ту книжку со стихами, что я вам намедни дала?
- Виноват, не успел, некогда было.
Евсей Семеныч потянулся было опять к невестиной ручке, но Маша не далась.
- Не извольте сердиться, заслужу.
- Какие же это у вас дела такие?
- Скрозь строй гонял бездельника одного.
- Ну, вот, скрозь строй. Фи! Какие у вас все дела неблагородные.
- Почему же неблагородные, Марья Степановна? Наказание прочим для примеру, для пользы службы. Оно даже занятно. Играют, эфто, трубачи тревогу, тут ждут солдатики с прутьями; выйдешь эдак, скомандуешь: "Марш!" - и поволокут голубчика по зеленой улице, только свист идет: ать, ать!
- Все-таки неблагородно. Небось Гременицын Владимир Николаич али господин Звягин не станут скрозь строй гонять.
- Изволите видеть, Марья Степановна: Гременицын, там, Звягин барчуки, шенапаны, что они в службе смыслят? Им бы родителевы денежки мотыжить. А я службу оченно понимаю.
Евсей Семеныч помолчал, приободрился и опять потянулся к ручке.
- Ну, уж нате, Бог с вами.- Бурбон присосался слюняво к загорелым пальцам.- Будет, будет!
Маша вырвалась и отошла, надувшись. Бурбон помялся на месте.
