- Будет! - крикнула девушка и, весело смеясь, метнула последнюю горсть.
Голуби с треском взлетели и опять рассыпались дружно по ступеням и перилам. Тут только приметила красавица глядевших на нее жадно офицеров. Румяные щеки ее, вспыхнув, заалели; она улыбнулась, закрылась рукавом и порхнула в сени.
- Что? - сказал Гременицын.
- Это фершала нашего дочка,- отозвался Кисляков.- Да уж просватана, топ cher.
- Просватана? За кого?
- За корнета Мокеева.
- За бурбона? Не может быть, что?
Всадники подняли опять в галоп коней и скоро примчались к речке. Там уже барахтались в свежих струях лошади и люди. Кант загребисто, по-медвежьи, плавал, хватая по временам за холку своего серого Злодея, от купанья ставшего глянцевитым, как серебряный рубль, а Звягин, выставляя завитую голову, уносился по течению на вороном Сальвадоре.
Гременицын разделся быстро. Свежее молодое тело его сияло девственной белизной, как Аполлонов торс; нежно прижималась к нему красавица Леда. Упругие белые ноги всадника крепко стиснули ей крутые точеные бока; вся подбираясь, готовилась Леда к прыжку. Солнце всплывало, дымясь, и колыхалось над синей степью. В глазах рябило. Кресты на церкви, громада заблеявших с пригорка овечьих стад, голубоватый дымок из труб, стая рассевшихся с карканьем на том берегу грачей, всё сверкало и таяло в утреннем розово-болотистом блеске.
- Что ж, прыгай, Гременицын! - отфыркиваясь, крикнул Пальчиков.
Юный улан до того докупался, что лицо у него посинело и зубы выщелкивали дробь.
Гременицын перекрестился и толкнул лошадь коленом. В один миг всё исчезло и смешалось в захватившем всю душу взлете. Потом сразу оглушительное бух, яркий веселый холод, свежесть, рассыпавшая по телу тысячу острых искр, голубой блеск в глазах и солнечно-алмазные брызги, радужными снопами разлетевшиеся вокруг.
Глава вторая
ЯСТРЕБ И ГОЛУБКА
Улан умел ее пленить.
Улан любим ее душою.
Пушкин
Шесть дней прошло; наступило воскресенье. Маша ворочалась от обедни. Хороша она была в кисейном сборчатом платье, в голубом шарфике, с бархаткой на шее. Медовые веснушки таяли сладко на сахарных щеках; расцеловать бы ей птичий носик и вздернутую губку с росинками пота на черных, над родинкой, волосках! Было так жарко, что даже белые вязаные митенки Маша сняла со своих загорелых рук. От церкви она всё прибавляла шагу, слыша, как ее настига-ет сзади малиновый ровный звон хорошо ей знакомых шпор; такие шпоры, серебряные, с двумя острыми, звенящими нежно репейками, во всем полку носил один Гременицын.
