НА ЭТОЙ НЕДЕЛЕ СОЛНЦЕ ПОДНЯЛОСЬ ПОЗДНЕЕ, чем Аарне.
Противно, когда в темную, наполненную сновидениями комнату врывается бледно-желтый свет лампочки под потолком. Остывшая за ночь комната кажется еще холоднее, теплое одеяло становится еще милее, и еще отвратительнее кажется дождь, шумящий за окном, задернутым шторой.
Аарне умывался и медленно одевался. Затем выходил на улицу, гудевшую от шагов просыпающегося города. Восток алел, до зари оставалось не больше четверти часа. Покрытые льдом лужи хрустели под ногами. Теплые окна школы светлели на фоне морозного неба. К ней, как к муравейнику, со всех сторон стекались черные фигуры.
На первом уроке хотелось спать, на втором — уже меньше, на третьем — сон исчезал, на четвертом — хотелось домой, на пятом — тебя охватывало безразличие, а на шестом — сон. Скоро придет зима.
…На следующий день Андо спросил:
— Ну, как? Проводил?
— А ты откуда знаешь?
— Я же был там… Ну?
— Что, ну?
— Я спрашиваю, ты проводил?
— Нет!
— Почему? Решил вести тихий и культурный образ жизни?
— Просто так.
Андо понял, что другу не хочется говорить на эту тему, и перевел разговор:
— Ты немецкий сделал?
— Разве на сегодня задавали?
— Конечно. Где ты витал?
Аарне махнул рукой и сказал:
— Я сейчас сделаю. А ты-то сделал?
— Нет.
— Н-да, тогда придется что-нибудь придумать…
И они получили по двойке.
Черная осень…
После уроков Аарне сказал:
— Я никогда не чувствовал такой лени и усталости, как в этом году… Хоть реви.
— Давай выйдем из этого дома, а тогда реви, сколько хочешь, — сказал Андо мрачно. — А здесь не ревут.
Да, казалось, что вся школа улыбается. Такое впечатление создавалось у постороннего, один раз прошедшего по коридору во время перемены. Здесь был смех во всех вариациях, от едва заметной улыбки до громкого хохота. Никто не плакал, слез не было видно. Школа не терпела чувствительности. Кто хотел поплакать, тот забирался в угол под лестницей, оставался в классе или исчезал в уборной. Только так плакали в этом доме.
Но в общем слез было не так уж много; больше смеялись, так как смеясь легче было переносить горести.
А горести случались часто. Труднее всего было в одиннадцатом классе. Раньше можно было ехать, не оглядываясь: путь вел далеко за горизонт, теперь же зоркий глаз различал приближение какого-то финиша. Трудно предсказать, каким будет этот финиш: возможно, там ждет пропасть.
К сожалению, человек — оптимист даже тогда, когда этого не нужно. Эх, поехали!
