В слезах, задыхаясь и мелко трясясь от этого, я резко села в кровати. После того, как мне удалось все-таки отдышаться, я легла на бок, подтянула колени поближе и до самого рассвета тихо плакала.
Уже потом, несколько лет спустя, я думала, что тот факт, что я смогла оплакать Ирину Петровну — вот так, спокойно, по-настоящему, мысленно попрощаться с родителями и признать, наконец, что это не сон и не видение изломанной девушки в коме, помог мне в дальнейшем.
Но тем ранним утром, когда светило показалось на чистом голубом небосводе, я рыдала, не издавая ни звука, тряслась всем телом то мелко, то крупно. Я грустила, впадала в истерику, злилась, требовала у местных богов незамедлительно вернуть меня в мой мир, не задумываясь даже о том, что мое тело уже похоронено, снова грустила, впадала в отчаяние. И, будто в жесте поддержки, небо стремительно заволокло тяжелыми низкими тучами и очень скоро, безо всякой раскачки и духоты, на землю обрушилась гроза.
Вода лилась стеной, закрывая обзор дальше собственной руки, в небе полыхали молнии, гром сотрясал мой домик. На фоне бушующей стихии я казалась себе мелкой, незначительной и это только усиливало мое отчаяние, а вместе с ним и дождь.
После очередной вспышки молнии я подскочила, как ужаленная, и пулей метнулась на улицу, на поле за моим домом. Я бежала вперед, пытаясь убежать от своего горя, от всего, что ждало меня впереди, кричала, ругалась, обвиняла во всем оба мира, где мне посчастливилось побывать. Наконец, выбившись из сил окончательно, я села, где стояла, а потом и легла на спину. Слезы пересохли, в голове чуть-чуть прояснилось. Опустошенная, я лежала под тугими струями дождя, ощущая, как вода, безо всяких просьб, исцеляет и успокаивает меня, вымывая из самых глубоких уголков души ту боль, что там еще осталась, не выплаканная мной сегодня ночью.
Не знаю, сколько времени прошло, но так же быстро, как тучи собрались и стали изливать на землю свое нутро, они разбежались в разные стороны, оставляя мне пронзительно синее небо и яркий теплый свет.
Какое-то время я просто лежала, отогревая тело и душу на местном солнышке (не знаю, как называется местная звезда, но память Литты на эту тему никаких инструкций не давала, значит, будет солнышко). Но вскоре поднялась. В крови бурлила решимость действовать. Делать хоть что-то. Пока я пребывала в истерическом беспамятстве, меня мало беспокоила чья бы то ни было, моя в частности, судьба. Но сейчас я отогрелась и пришла к сентенции, которую собиралась активно использовать в обозримом будущем. Ира мертва. Это плохо. Литта жива. Это хорошо. Но, отныне, у Литты будет характер Иры и еще немножко того, что Ира в родном мире себе позволить не могла по каким-либо причинам.
