Однако сейчас, когда перед ним явилась ожившая фонотека, он, против воли, все больше втягивался в эту волнующую игру — все раздавал незнакомым лицам давно знакомые имена.
И тут он со страхом и трепетом вспомнил: всего через несколько мгновений он тоже перестанет быть Жолудевым, возникнет человек–невидимка. При этом совсем не такой, как эти! Люди, вещающие в эфире, отнюдь не утрачивают фамилий, а он обязался свою забыть и раствориться в собственном голосе, отдать, подарить некому множеству, которое называют народом, и стать, как предписано, его гласом. Никто на свете не должен знать, что этот глас именуется Жолудевым. Никто. О, Господи! Помоги мне.
Дальнейшее Жолудев помнил смутно. Он, безусловно, существовал отдельно от себя самого, в сомнамбулическом состоянии. Он двигался и говорил как в наитии.
Его ввели в громадную комнату, похожую скорее на зал, заставленную аппаратурой. Потом усадили за длинный стол, напротив него возвышалась дама с гордо посаженной головой, обремененной двумя наушниками, напоминавшая существо из фантастического романа. Иван Эдуардович еле успел подумать о том, что это, быть может, одна из таинственных амазонок, беседующих с ним ежедневно — настал великий час его жизни. Он впился очами в стопку листов, в тот самый исторический текст, которым он должен начать свою миссию — Лецкий занес его накануне. За сутки он мало–помалу привык к этим отчеркнутым периодам, смысл которых при первом чтении его ошарашил и напугал.
«Здравствуйте, дорогие друзья, — братски воззвал Иван Эдуардович, — к вам обращается «Глас народа». Поверьте, слова «дорогие друзья» — совсем не дежурное обращение, это никак не фигура речи. Вы в самом деле наши друзья, и в самом деле вы все нам дороги. Ваши заботы — наши заботы, а ваши радости — наши радости. Вы слушаете, мы говорим, но это единственное различие, меж нами не существует зазора. Мы те, кого в некоторых кругах, самонадеянных, самовлюбленных, кичащихся своим процветанием — они называют его «успешностью», — считают «рядовыми людьми». Эти два слова там произносят с долей сочувствия в лучшем случае и с пренебрежением — в худшем. Сочувствие — сытое и снисходительное, пренебрежение — откровенное, в нем чувствуются самодовольство и вызов. В отличие от этих господ мы рады назвать себя рядовыми».
Далее Иван Эдуардович напомнил, что рядовой человек — соль нации и хребет государства. Он сторонится телеэкрана не от забитости и дремучести, а только от собственной самодостаточности. Его повседневная работа — та почва, на которой стоит и ежечасно крепнет Россия. Те, кто нашел свое место в строю, место в ряду, это и есть — так называемые рядовые!
