Тот, как и любой другой выходец из интеллигентной семьи, в церковные чудеса не верил, а религию считал прибежищем ограниченных, темных людей, что не получили образования.
– Вранье, – безапелляционно закончил Колос, словно подведя черту. И добавил с угрозой в голосе: – Но даже если и вылезло из гроба ихнее превосходительство, то мы его враз обратно загоним. Нечего ему среди живых шастать, мешать нам новый мир строить! Ведь так?
– Так точно, товарищ Колос!
В бравый тон своего комиссара отозвался бывший штабс-капитан, стараясь придать голосу уверенность, которую Александр Герасимович в последние минуты не ощущал. А в голове промелькнула мысль, которой он устыдился и испугался одновременно:
«А вдруг не лгут?»
Деревня Ухтуй западнее Зимы,
командир 49-го Сибирского
стрелкового полка капитан Мейбом
Стальная щетина штыков колыхалась над вытянутою по трое солдат в шеренгу колонной. Вдалеке вот уже два часа шел бой, и каппелевцы, а именно так они себя привыкли называть вот уже третий день, торопились на помощь. То шли остатки 13-й Сибирской стрелковой дивизии, несчастливой и по номеру, и по судьбе, но львиную долю здесь составляли стрелки 49-го полка капитана Мейбома, опытного офицера еще с царским чином. Он несколько раз отказывался от новых штаб-офицерских погон и от правительства Директории, и от производства Верховного правителя адмирала Колчака, а потому, казалось, вечно застыл в должности командира батальона.
В «несчастливой» по номеру дивизии, собранной из насильственно мобилизованных сибирских крестьян, после первого боя во всех четырех полках осталось солдат меньше, чем в его батальоне. Федор Федорович еще с боев на Волге в 1918 году, где он сражался в отряде Каппеля, сделал для себя один очень важный вывод – если хочешь, чтобы твои солдаты сражались как надо, будь с ними и днем, и ночью. И, главное, выяви в ротах красных агитаторов и паникеров, железной рукою беспощадно искореняй крамолу. Вот потому-то из первого боя на Урале его батальон возрос в полтора раза за счет перебежчиков из рядов красных и присоединившихся добровольцев, но уже из разбежавшихся в панике других белых полков.
Вот и сейчас он вел за собою полтысячи солдат и офицеров, кто прорвался через Красноярск силою, а не сдался красным или дезертировал. Это были проверенные боями воины, и он в них не сомневался. Одно тревожило и грызло душу. В Кимельтее осталась его любовь, его Наденька, с которой он случайно столкнулся в тайге при отступлении. Женщина была совершенно больной, почти умирающей, но капитан ее вез на своих санях и кормил с ложечки на коротких остановках. Она сейчас лежала в доме, село большое, там находились огромные обозы, битком набитые тифозными больными и беженцами. Но практически не осталось никакой серьезной охраны, лишь сотня солдат под командованием капитана Атавина, жалкие остатки Тобольской дивизии. Конечно, при санях имелись ездовые, вооруженные винтовками, выздоравливающие да небольшой штаб генерала Вержбицкого, где находился чудом воскресший в Тулуне главнокомандующий.
