Крестьяне уже испуганно молчали, ничего не требуя – хоть в отряде и было всего три сотни стрелков, но имеющиеся на санях полтора десятка станковых «максимов» видели все селяне, молва их многократно умножила, доведя число до шестидесяти. Что и подтвердил сам полковник с честными глазами. И поделиться отказался, сказав, что самим нужно. Крестьяне с житейским прагматизмом точку зрения офицера восприняли с фатализмом – раз нет сил разоружить отряд, зачем угрожать, пусть идут дальше подобру-поздорову! Попасть под смертоносный свинцовый шквал целого пулеметного батальона, как оценили силу отряда бывалые фронтовики, себе дороже, лучше самим дать продовольствие и фураж, и скатертью дорога…
Только один выбор стал самым трудным для полковника – идти дальше по Ангаре было опасно, в Балаганске собралась целая партизанская «дивизия», вооруженная уже такими же пулеметами и винтовками. Путь по притоку Оке он отмел сразу – она шла к Зиме, уводя от Иркутска, туда, где стояли чешские эшелоны и придвигались повстанческие отряды. Край, разоренный войною, по которому продвигались еще остатки колчаковских армий, подметая в деревнях все съестное подчистую.
Нет, туда идти нельзя – только на Иркутск. А прорываться боем через Балаганск или постараться обойти его лесостепью, через бурятские стойбища можно – пулеметы на открытой местности могут смести даже противника, вдесятеро многочисленнее; он эту нехитрую и жестокую аксиому еще на войне с германцами собственной кровью оплатил. Тем более патроны имелись – в обозе шло целых семь подвод, груженных цинками.
Западнее села Кимильтей,
адъютант главнокомандующего
армиями Восточного фронта
полковник Вырыпаев
– Я ведь умер, Вася, на том разъезде, – Каппель говорил глухо, было видно, что слова даются ему с большим трудом. – Видел далекий свет из черноты словно тоннеля, и устремилась моя душа к нему… Есть душа, есть – это только тело наше умирает…
Вырыпаев замер, даже затаил дыхание, стремясь не пропустить ни единого слова, заметить малейшее изменение в интонации, уловить эмоции любимого генерала. Каппель стал иным, пусть это было незаметно, но глаза главкома определенно говорили о том.
– И знаешь, говорят, что жизнь человека проходит перед его глазами? И я видел эту жизнь, но иную, ту, которая была после жизни. Удивительно, но это так. Я видел себя в гробу, который везут через Байкал, потом меня хоронят в Харбине, в Маньчжурии…
– Мы покинули Россию?! Большевики победили?!
