Калинин, откинувшись на задок саней, высвободил руки. Снял очки, дохнул на толстые стекла, протер их и, надев, стал любоваться родной природой. А любоваться было чем. Миновали небольшую гривку ольхового леса. Опять перед ними стлалось чистое, поле. Сквозь низкие облака проглянуло солнце. Подарило нежную и добрую ласку, но не согрело. На просторе пришлось повыше поднять воротник.
Игнат, глянув из-под рукавицы на дорогу, забеспокоился:
— Парнишка впереди. Должно быть, побирушка. Да уж очень хромает. Не будет вам тесно, Михаил Иванович, так посажу хромого.
— Нет, мне не будет тесно.
— Тяжести в нем десять фунтов.
— Непременно посадите, — ответил Калинин и подался к одной стороне.
Парнишка с радостью опрокинулся в сани. Заморгал слипшимися на холоде ресницами, счастливо заулыбался. Хотел что-то сказать, да не послушались губы. Калинин прикрыл его полой тулупа с той стороны, откуда сек ветер. Желтый полушубок на мальчонке был далеко не нов, на ногах короткие женские валенки. Нос, надранный морозом, краснел. На голове лисий треух, должно быть, дедов.
— Что же тебя плохо в дорогу собрали? Не застегнули, не подпоясали. И шея голая, — участливо спросил Калинин.
Игнат, откашлявшись, забранился:
— Подумали мы: идет-ковыляет побирушка. А у тебя и сумы нет. Что с ногами-то?
— Мамка такого родила, — ответил паренек и замолчал.
Михаил Иванович умел с ребятами быть ласковым.
— Жмись ко мне, жмись. Как звать-то? Дом твой где?
— Гринька Чугуев. Из Ершовки.
Парнишка почуял, что сел надежно, едет с хорошими людьми. А тулуп, что стена: ветер дуй, сколь хочет! Оттаял. Задергал под носом варежкой.
— Тятьку разыскиваю. Три дня, как ушел из дома, и нет и нет.
— Куда же твой тятька ушел?
— В Троице-Кочки, с шерстью. Валенки выменивать. Мне, Ксюше и Любашке. А хватит шерсти — и мамке. У нее тоже протоптались.
— А Троице-Кочки, малый, мы проехали, — сказал кучер Игнат.
— Знаю, что проехали. А если его там нет, мамка наказывала пройти в Гайново.
— А если и в Гайнове нет, тогда что? — спросил Калинин.
— Ну, значит, в Торицах.
— Туда пойдешь? Это далеко.
— A-а, зашел, так уж все равно, только бы найти. Шерсть бы не прогулял. Он пьянчужка. Все тащит из дома. И не говори, изобьет. Когда приходит пьяный — прячемся. Летом за двором в крапивнике, а зимой залезаем на поветь.
— Унять надо его.
— Не дается.
Калинин еще раз пожалел:
— Тебе б, Гринька, за партой сидеть, а ты вот студишься. Одетый налегке, меряешь версты.
— В школу мы ходим по очереди: Любка, Ксюшка и я. Сегодня пропуск. Валенки одни. Вот эти самые, — он указал себе на ноги. — Вырасту большой, за все ему отплачу. Молотком.
