Идти было тяжело. Келли дышал через силу, чувствуя, как что-то клокочет в легких, что-то хрипит, и он знал, что подобный симптом может привести к отеку, если это уже не отек, но идти оставалось чуть-чуть, отдых приведет все в порядок, тем более, они немного спустятся, метров на двадцать, пересекут черту смерти, вернутся в мир живых. А может, он заблуждается, может, отек тут ни при чем, может, это просто легкое недомогание, связанное с усталостью, нервным и физическим напряжением, потому что гора – это не игрушки, здесь ты отдаешь себя по частям, но полностью – от первой до последней клетки. Келли любил искусственно вызывать в себе страх смерти, лежа вечером в постели, он думал: «Я умру, представь себе, Джон, ты умрешь, ты не будешь думать, дышать, перед тобой не будет больше ничего: ни утреннего зеркала, ни велосипедной дорожки, ни тихих лондонских пригородов, ничего больше. Ты будешь пустота, ты будешь тишина, ты будешь ничто, тебя не будет, Джон». И когда страх достигал своего апогея, Келли пробирала сладкая дрожь, чем-то напоминающая оргазм, но более емкая, более всеохватывающая, колющая в сердце острой-преострой иглой. Стоило немалых усилий отогнать от себя это неприятное и божественное одновременно чувство, чтобы спокойно заснуть, но результат – как промежуточный, так и окончательный, – безусловно, стоил затраченных усилий. При этом в Келли присутствовала и прагматичная сторона, которая подсказывала ему: когда, дружок, ты окажешься перед реальной опасностью и твой страх станет самым что ни на есть настоящим, вот тогда ты и поймешь всю глубину своей глупости. Келли говорил это себе, но продолжал думать о смерти, которой не было.
