И эта тишина.
Даже теперь она вызывает неприятные ощущения. Все время начеку, опасаешься, не нарушит ли ее что-нибудь. Разве ребенок может так жить?
Осматривая крошечное помещение, я поражаюсь возникающим во мне противоречиям. Долгие годы по разным причинам эта комната служила мне то спасительным островком, то тюрьмой. Я запиралась здесь на целые выходные и делала домашнюю работу, лишь бы не видеть его, и в те моменты была уверена, что все у меня получится, стоит лишь постараться. Возможно… однажды… я смогу выбраться и стать кем-то.
Бывало и так, что всю субботу и воскресенье я сидела на кровати в слезах, тщетно пытаясь понять, что же я такого натворила. Неужели это моя вина? Разве я заслужила? В нормальном состоянии отсюда не сбежать.
За что мне такая жизнь?
Светло-розовые обои выцвели. Рисунок с облаками и разноцветными шариками устарел, уголки облезают. Мне всегда нравился вид из окна моей комнаты. За домом у нас лес, так что частенько я просто смотрела на деревья. Зимой их темные силуэты покачивались на ветру, летом ветви густо покрывались зелеными листьями. Даже в детстве я радовалась тому, как мне повезло с видом из окна.
Мне чертовски жаль. Жаль ту девчонку, маленькую, грустную и напуганную, чья жизнь должна была начаться совсем по-другому. Но сейчас-то у Аманды все хорошо, верно? Смотрите, как она продвинулась. Все плохое в прошлом.
Ничего подобного.
Потому что комната каждый раз напоминает мне о том, что случилось.
О том, кто я такая на самом деле.
Что я наделала.
Дверная ручка вдруг поворачивается. Желудок сжимает спазм, и я инстинктивно прижимаюсь к двери, чтобы ее не открыли.
– Это я, дорогая. Просто хотела спросить, как насчет чашечки чая? – спрашивает мама.
Я медленно выдыхаю, поражаясь собственной реакции.
Его тут нет, а он все равно влияет на мое поведение. Бесит.
– Да, мам, уже спускаюсь.
* * *
Я знала, что так и будет.
Первый вечер, который к тому же пришелся на канун Рождества, я провожу в рабочем клубе. Эл там выступает (билеты, надо полагать, разлетаются как горячие пирожки). Мы с Россом согласились пойти лишь для того, чтобы напиться. Платье на маме с таким количеством пайеток, что участницам танцевального телешоу и не снилось, а еще туфли на каблуках выше лондонского небоскреба Шард. Я выгляжу поскромнее: приталенное красное платье и полусапожки. Мама не одобряет и пытается переодеть меня во что-нибудь блестяще-сверкающее.
– Милая, это же канун Рождества! Нарядись! – громко призывает она, и сережки в виде новогодних елок подпрыгивают у нее в ушах.
