— Помнишь, у Брюсова? — спрашиваю я:
Красное знамя, весть о пролетариате,
Извиваясь кольцом,
Плещет в голубые провалы вероятия
Над Кремлевским дворцом…
— Не люблю Брюсова: он какой-то холодный. Слушай, а когда ты на параде, то где стоишь? Укажи мне место?
— Вон там.
Инга смеется:
— Какой ты важный! Так серьезно сказал: «Вон там». — Потом другим тоном, чуть грустным, говорит: — Уже поздно, пора домой.
— Нет, нет, Инга, сегодня не пора!
— Не спорь: тебе надо готовиться к занятиям. Наверно, и не приступал.
— Успею.
Бьют куранты. Мы слушаем, как мерно и торжественно растекается над площадью перезвон наших главных часов.
У причала московского Южного порта стоит большой белый двухпалубный пароход «Менжинский». На корме играет духовой оркестр из наших спецов: школа отправляется в летние лагеря. На этот раз не в Кувшинки. «Менжинский» проплывет по Москве-реке и Оке, а потом пристанет к маленькому дебаркадеру под Рязанью.
Играет музыка. Шумит толпа на пристани: это провожающие. С палубы парохода в толпе я вижу Ингу. Она сняла косынку, машет ею.
Инга пришла в порт задолго до того, как нам был назначен сбор. Еще никого, кроме нас, не было. Мы сидели на скамеечке на берегу, под кустами пыльной сирени, смотрели на маслянистую воду.
— Саша, значит, я не увижу тебя целое лето…
— Сорок пять дней.
— Ой, как долго. Мне будет грустно-грустно. А ты знаешь, какой у тебя будет адрес?
— Нет. Но я в первый же день напишу. И во второй, и в третий.
— О чем я подумала? Вот так мы с тобой много-много раз смотрели на воду… Сейчас она мне не нравится…
— Это что? Гадание на воде?
— Ты не слушай меня. Я говорю глупости. Сегодня двадцать первое июня, плюс сорок пять…
— Плюс сорок пять, и я вернусь. Видишь вот ту телефонную будку? Из нее я тебе буду звонить.
— А я буду сидеть, ждать. Впрочем, ты меня можешь не застать: экзамены в институте. Может, еще не примут…
— Примут, Инга, примут.
— А я тоже уверена, что примут. Это я так. Знаешь, мечты, если они крепко задуманы, сбываются. Вот я решила быть врачом…
— Ты хорошая. Я тебя очень люблю!
Инга закрывает глаза, глубоко вздыхает.
— Повтори, Сашка!
— Я тебя очень люблю.
Она встряхивает головой, смеется.
— А за что?
— За то, что ты, когда смеешься, вот так щуришь глаза. За то, что ты ни на кого не похожа, за то, что ты фантазерка, за то, что ты переменчивая, знакомая и непонятная… И за то, что у тебя такие губы, что мне ужасно хочется их целовать…
Я наклоняюсь к Инге, но в это время слышу приближающиеся шаги. По дорожке идет Доронин. Потом, увидев нас, он сворачивает в сторону.
