— Дурачки вы. Дурачки. Но еще расчухаете!
И холодные пальцы снова за воротником.
— Договоримся, братишки.
Как это? Был свой такой человек — обопрись не упадешь, а теперь опять настырные глаза.
Как это? Глянет из глаз зверь, а потом уйдет. Но он же сидит где-то там. Как эти музыканты на эстраде — подудят и уйдут за бархатные занавески. Но ведь они там. И снова выйдут в свой час. Вот они, вот.
Дзынь! — тарелки.
Око-ко! — саксофон. Будто схватил за горло. И труба — бу-бу-бу, — как погоня.
Это хитрая музыка. Она хочет перекрыть голоса: всё, мол, как надо. Подбавить блеску осоловелым глазам — вовсе, мол, и не пьяные.
Кушайте, мальчики, пейте. Эх, птенцы вы неоперенные!
Они сидят в обнимку, как братья. Но все теперь иначе. Доверия нет.
— Ты, Алексей, кого надо, бойся. Меня не бойся. Я еще в жизни не раскалывался. А денежки — на. Бери. Твоя доля.
— Не возьму. Сдались мне эти деньги.
Как побелело у Альки лицо. И у Длинного, между прочим, тоже. А глаза — как револьверные дула.
— Бери, гад, когда дают.
(Прорвало все-таки!)
Пьяный за соседним столиком оторвал голову от скатерти. Привстал. (Какое ему дело?)
— Ну, берешь?
— Нет.
— Хуже будет. Задумал что? Учти — первый сядешь.
— Иди ты… Ничего не задумал. Не буду, и все.
— Чистеньким хочешь выйти? Ну, как знаешь. Пеняй на себя.
Пьяный тип подошел к Альке, совсем твердо подошел.
— На минутку, паренек.
— Никуда я не пойду.
Он потянул Альку. Алька не поддался. Тот кивнул официанту — помогите, мол.
И официант — прямо трудно поверить! — взял Альку за плечи и стал выводить: «Напился, шпаненок!» Будто не видит, кто Алька и кто этот тип.
Володя вскочил. Длинный прижал его руку к столу.
— Поклюй тут, птенчик. Посиди, — и держал его, будто по-дружески. А все двигалось как прежде.
Только у подавальщицы съехала корона и помада размазалась вокруг губ. А на эстраде сидели уродливые трубачи в черных фраках, и щеки их раздувались, как животы у лягушек. Не было паруса, не было легких волн. Было тошно от страха и стыда. И никто, никто не знал, что происходит. И не хотел знать.
— Ну, ладно, давай проваливай.
Володе сунули пальтецо, пнули, как собаку.
На улице было светло. Шли, бежали, плелись люди. Шлепал толстыми шинами автобус. Из чьего-то раскрытого окна кричало радио:
Если б знали вы,
Как мне дороги
Подмосковные ве-че-ра!..
А Тошка, наверное, играет гаммы. Дома, может, только встали из-за стола. Трудно поверить — ничего не изменилось. Прошел какой-нибудь час. Его можно было проспать. Пробегать в футбол. Его могло не быть, этого гадкого часа.
