Она вернулась из прошлого в настоящее.
– Но то были собор Парижской Богоматери, Шартр, Мон-Сен-Мишель. Не очень похоже на вашу деревенскую церквушку.
Гамаш положил ногу на ногу и кивнул. У Святого Томаса явно не имелось контрфорсов, хотя находиться в нем было приятнее, чем в соборе Парижской Богоматери. Впрочем, все зависело от того, что тебе нужно.
– Тогда почему она могла там оказаться? – спросил он, повторяя вопрос Лакост.
Леа отрицательно покачала головой:
– Может, захотела немного посидеть в тишине. Может, стало холодно и она зашла погреться. Откровенно говоря, не знаю.
Гамаш отметил, что Изабель не сказала ни о месте, где нашли Кэти, ни о костюме кобрадора, в котором ее нашли.
В высшей степени символическом костюме. Этот костюм говорил о грехе. О долге. О бессовестности и о плате. Он говорил о мести и стыде. Он был обвинением.
И его надели на мертвую женщину.
Не по ошибке, а с целью. Намеренно.
Да, подумал Гамаш, связь между мадам Эванс и кобрадором существует.
Вопрос состоял в том, знали ли ее друзья, что это за связь.
– Это я виновата, – сказала Леа. – Если бы я не защитила его вчера вечером, может, он испугался бы и убежал. Или его побили бы. Но по крайней мере, Кэти осталась бы жива. – Она посмотрела на Гамаша. – И вы тоже виноваты. Могли бы сделать что-нибудь. А вы только говорили с ним. Все повторяли, мол, он не делает ничего противозаконного. Вот теперь сделал. Если бы вы вмешались, она бы осталась жива.
Гамаш ничего не сказал – говорить было нечего. Он уже много раз объяснял соседям, что ничего не может сделать. Хотя теперь, после случившегося, он знал, что мыслями будет возвращаться к этому снова и снова. Спрашивать себя, действительно ли не мог.
На самом деле ярость Леа была направлена на того, кто взял биту и убил ее подругу. Просто Гамаш подвернулся под руку.
Поэтому он позволил ей выпустить пар. Не сдавая позиций. Не защищаясь. И когда она закончила, он не сказал ни слова.
Дав волю гневу, Леа Ру расплакалась.
– О черт, – выдохнула она, пытаясь взять себя в руки, словно слезы по мертвой подруге были чем-то постыдным. – Что же мы сделали?
– Вы не сделали ничего плохого, – ответила Лакост. – Как и старший суперинтендант Гамаш. Виноват тот, кто ее убил.
Леа взяла салфетку, предложенную ей Лакост, поблагодарила, отерла лицо и высморкалась. Но плакать не перестала. Хотя слезы были уже не такими горькими. В них было больше печали. Меньше гнева.
– Не думаете же вы в самом деле, что кобрадор пришел за Кэти, – сказала Леа.
