— Ну, хорошо, хорошо, — заторопил Полянский, — пока идите. Завтра утром готовьтесь. Всего доброго. Собираемся и мы, Иван Николаевич!.. А знаешь, — сбился он на ты, — Маня пишет, что к нам едет новый уполномоченный по снабжению. Очень симпатичный человек…
— О-о! — обрадовался Малинин, — значит, заготовки для армии? Это славно. Авось и для преферанса партнер…
* * *
Клокочет сборня. Густо, жарко. Дохи, овчинные полушубки комом лохматой шерсти толкутся, напирают. Упрели. Махорочное зелье струйками сизыми. И под черный, закоптелый потолок — колыхающимся пологом.
Гудит сборня, раскачивается.
Многопудовые замки щелкают — отмыкают обиду стародавнюю, захороненную глубоко еще дедами.
Вот-вот развалятся мертвыми объявлениями пообклеенные стены. Лицо у Кошкина обожжено морозным ветром.
— У нас, на Ильинском фронте, как один друг за дружку все встали. Стал-быть, и у вас хрестьянская организация должна действовать! — от оратора, от стола, над которым паутино в высоком углу недавно царский портрет висел, слова как гранаты в толпу в опасливых, в оглядливых.
— Мать чесная! — восхищается в углу длинноносый, патлатый парень, — от милиционера бы послушал!..
— Говорил я… — понял, да невпопад, один старичок.
— Чо говорил? — окрысился парень, — да тебя, старый, ты туяс…
— Дай ему, Кешка!..
— Клюнь, клюнь его носом!..
— Стану я о дурака нос тупить… — обиженно рассудил Кешка и успокоился.
Жесткой заботой стянуто у Кошкина лицо, как тугим ремнем солдатский полушубок.
Жесткая забота — Ильинский фронт.
— Ревнивая забота — соперниц не признает: коли я, так уж больше никто. А крестьянское дело степенное, не прыгучее: обо всем попомни. Или: легкие слова — подарить, отдать, для фронта послать. А бьют тяжело, как камни. Бережливых-то, голодных, недоверчивых, замкнутых, собственников-то…
— А, ведь, терпят…
— Гони, товарищи, лошадей на фронт, да хлеба!..
Разве у него, у Кошкина, сын не дерется в партизанах!
— Пошлем молодняк в подкрепление.
— Эдак што ж… и портки с себя, пожалуй, сымать прикажешь?
— А с тебя не сымали, как намедни колчаковские казаки пороли?
— Забыли, значит? Ништо, милок, в другой раз заедут — вспомнят…
— Лучче своим отдам, чем кровопивцам…
— Правильно, дядя Митрий!
— Рассудил…
— Да здравствует гарнизация!..
* * *
Вышли на большую дорогу, таежные чащи. Перепутанные, колючие дружины лесные. В гущине, в непролазных дебрях хранят свое заповедное, языческое. Равнодушно смотрит, как мелькают мимо сани, затерявшаяся в снегах мышь-землеройка.
