Однако все сошло как будто бы благополучно.
Опасный большевик на деле оказался перепуганным, дрожащим мальчиком, и Спиридюк, отправив его на станцию с солдатом, презрительно пожал плечами. В душе же был очень рад.
— Еще котлета чорту, — баском, вполголоса, сказал он. — Как, Шаффигулин?
— Так точно, господин начальник, — радостно залопотал татарин-милиционер и даже головой затряс…
Кончались обыски, была уж ночь и ржаво-красноватым светом открыла дали восходящая луна.
Закуривая, Спиридюк еще раз проглядел свой список и подумал:
«Один остался, Плис».
С собою взял он трех милиционеров и быстро зашагал к окраине улицы, к одиноко черневшей избушке.
— С этим простые разговоры, — подбодрил он спутников и передразнил, гнусавя — теоретический латышский большевик… Научат практике тебя!.. Ну, скорей, ребята, повертывайся!.. Кончим, да до дому.
Подкрались тихо, вплотную к стенам.
Спиридюк с револьвером подошел к окну, прислушался. Все тихо.
— Заходи со двора, стучите в дверь. А я тут покараулю…
Мутно мерцало небо в темном стекле окна, дремал домишко, да потревоженные собаки лаяли в другом конце села.
— Чего они копаются? — свирепо изругался Спиридюк и сам отправился к милиционерам.
Тогда, из черного окошка, пламенным снопом, в лицо ему ударил выстрел.
Он слышал страшный грохот и толчок.
Испуганный, отпрыгнул в сторону и побежал.
Почувствовал, как что-то рвется внутри, с безумной, давящей дыханье болью…
В зверином, последнем страхе сделал несколько шагов, хотел вздохнуть и покатился в снег, хватая пальцами за попадавшиеся щепы.
В предсмертной агонии открыл широко рот, чтобы позвать на помощь и не мог…
* * *
В полыхнувшем огне, во взметнувшемся дыме Архипов углядел нелепо отброшенную фигуру и понял, что попал.
— Плис, есть один гад, — обернулся, отдергивая затвор.
Плису некогда.
Плис слышит, как ломятся в дверь, приподымает короткую двухстволку и, наконец, стреляет раз за разом, оглушая и себя, и Архипова.
Дым пороховой и гул в ушах и нервы вздыбились…
Оскалившейся рысью смотрит в окно Архипов.
Внимание все сейчас фиксировалось в мушке. Он сам — как ищущая мушка.
Наступила тишина — короткий, страшный перерыв.
Оттуда, из-за двери, протяжный, надрывный стон.
— Ай-да мы, — похвалил Архипов. — Ай-да Генрих…
Плис сперва не понял. Борьба и выстрел одно, а этот жалкий крик — совсем другое… И только мысль связала.
«Так нужно», — успокоил себя Плис, и поудобней примостился к печке.
На снеговом пространстве перед окнами, средь черных лент заборов, между построек темных, неосвещенных, маячили неясно тени, скользили и сползались перед домом. На стороне трещал тревожно и прерывисто свисток и в темноте по-матерно ругался зычный голос.
