В деревне те же избы в соломенных сарафанах, тот же, в крупных ледяных звездах, колодец, те же беленькие, с тонким кружевным пробором занавески на пушисто-голубых, сияющих окнах.
Вспоминается сказка, похожая на милую скороговорку прялки:
Три девицы под окном
Пряли поздно вечерком…
Вот оно, это окошко. Ромашковый иней («любит — не любит»), кружевная занавеска, быстро мелькнувшее девичье лицо.
Гриня задерживает лошадь, выскакивает из саней, играет пышным алым поясом, заламывает, охорашиваясь, высокую барашковую шапку. А на улице серебряно звенит гармоника: пышным поясом завивается тихая, неторопливая песня. А на крыльце ласково кланяется уже наслышанный о сватовстве хитрый, невидимо оценивающий сани и сбрую, чернобородый мужик. Лукаво выглядывает из-за мужицких плеч принаряженная баба.
— В избу, в избу пожалуйте.
В избе потрескивает печка, дымит самовар, за перегородкой — за голубым ситцевым пологом — тихие гусли: девичьи голоса.
И Гриня, и хозяин часто взглядывают на ситцевый полог. А говорят о хозяйстве:
— Ну как, хозяин, с хлебцем-то?
Хозяин, отпивая из чашки, кряхтит:
— Не похвалимся, маловато.
Вздыхает сидящая в углу баба:
— Семейство-то у нас больно велико. Ртов-ту много.
— Лишние, стало-быть, имеются? — деловито обертывается к ней Гриня.
Перебивает хозяин:
— А главно — урожай, урожай больно слаб. Лишнего нет, значит и денег нет. А деньги, милок, нужны нам по ворот. Шибко нуждаемся в деньгах.
Гриня, отставляя чашку, покручивает оттаявшие гусарски-завитые усы.
— Торговать надо, хозяин.
— Нечем нам, батюшка, нечем, — осторожно оглядывается на ситцевый полог баба.
За пологом гусли. В распахнувшемся пологе — девушка. Высока, стройна, но угловата, с испорченным оспой лицом.
— Это старша́я, Настасьюшка, — говорит мужик.
— А вот эта середо́к, — показывает баба на выходящую за ней сестру, — Анюта.
Анюта тиха и бледна. Очевидно, малокровна.
Гриня, любезно здороваясь, хмурится. Девушки, садясь на лавку, кокетливо улыбаются, слушают тихую гармошку за окном. Хозяин все жалуется на хозяйственные дела.
— Засеял немного, семян не было по осени…
Баба подозрительно поглядывает на Гриню. А он, не смотря на уходящих девушек, молчаливо дымит папиросой. И — вдруг оживляется: распахивается наружная дверь, — в двери меховая шубка, шерстяной — с алыми разводами — платок, а в платке, словно розовый камень в перстне, прекрасное, землянично-смуглое личико.
— Вот и младшая, — весело покашливает хозяин.
Глубоко вздыхает о чем-то баба.
