— На этот счет у нас деревня поискать. И в селе, чай, не все воры…
— Не знаю, врать не хочу. Только в прошеччий раз ночевал я там… Открыл торговлю, берут хорошо. А пошел хлеб собирать, — в одном доме не додали, в другом отдали, зато обругали матерно, на ночлеге хозяин тулуп стащил. Стали спрашивать, — знать не знаю, ведать не ведаю… Ну, что с ним делать? Заявлять не рука… Плюнули и поехали.
— Был слух у нас про это… Что с нонешним народом поделаешь? Терпи!
— И терпим… Только уж и ночевать у них в другой раз — нет, себе дороже.
Вошла соседка Орина. Помолилась на иконы, всем поклонилась:
— Здорово-те живете!..
— Здравствуй, тетка Орина. Сядись чаи гонять!
— Спасибо вам, сейчас от чаю.
— А то сядись… Товар, что ли, посмотреть пришла?
— Да, парням на рубашки нет ли?
— Как тебя Гришук-от пустил? Он, ведь, коммунист, не любит этого…
— И не бай, Степан Митрич! Записался в коммунию, прытком бы его пострелило, — спокою от него нет. Какой мужик-от был, смирный, разговорчивый, а теперича ну-тко, на старости лет, начнет про бога говорить, — индо жуть берет…
— Не тужи, Орина, утихомирится. Всю жись он у тебя мечется… Потешится, поговорит и отстанет.
В избу толпой ввалились бабы и мужики. Многие крестились на иконы, кланялись самовару с приговором:
— Приятно в апекиту!
— Поцелуй, поди, Микиту! — отшучивался Степан Митрич.
— Да он у тебя померши…
— Другого найди.
Спекулянты вылезли из-за стола, хозяевам спасибо подали. Рыжий разложил на полу шапки, платки, материю, а его помощник следил, не стащили бы чего. Николай на лавке сидел. Глядел-глядел, да, видно, невтерпеж стало ему, — протискался к рыжему и давай расхваливать товар, уговаривать, ругаться. Вдова Татьяха не вытерпела:
— Ты-то чего, Миколай Степаныч, тут ввязался? Поди, не своим торгуешь!
У Николая сразу руки опустились. Он смешался, покраснел и незаметно вылез из сутолоки. Мужики смеялись. Николай хмуро уселся на лавке. Нет-нет, да так и подастся всем телом, словно его кто за ниточку дернет. Опомнится и опять сидит смирно.
Много вещей раскупили. Рыжий пошел с мешком собирать хлеб. К младшему подсел Николай и стал выспрашивать о торговле: где товар берут, на каких условиях? Его трясла лихорадка. Чтобы скрыть ее, он нарочно зевал, потягивался, свертывал курить. Цыгарки рвались, ломались в его руках. Бросал испорченную и начинал вертеть снова.
— Какие барыши? А? Я даже и не слыхивал… Не заняться ли нам, папашенька, торговлей?
— Полно, Миколаха! Чего у нас не хватает? Изба крепкая, скотины в достатке, другую корову купили… Денег, что ли, захотел? Так ведь они тоже не на деньги торгуют, а меняют. Ну, наменяешь разного хламу, завалишь всю клеть, а дальше-то что? Не торговля это, а обман один… Живем, слава тебе господи, сыты, одеты, — спокой дорогой! С этим пискулянничаньем и спокою-то себе нигде не найдешь…
