Повесть.
I.
Степан Митрич проснулся в обычный час. Глянул на слепые окна. Ничего не разберешь, все заросло белым, как сахар, льдом, а ровно бы светает. Сел на краешке печи, ноги свесил. Сильно понажгло спину, ровно по ней горячим утюгом шаркали.
Заголил волосатые ноги и заскоркал по ним ногтями. Долго чесал и все больше чесать хотелось. Густо сыпалась шелуха с кожи. Не глядя, нащупал сзади валенки, обулся и слез.
На голбце спала старуха. Прижалась спиной к теплой печке, подложила под щеку ладонь и так-то сладко, по-бабьи, похрапывала. Открытый рот казал зуб спереди да черные пеньки подальше, а в горле — будто колесики бегали, повизгивали, поскрипывали.
Степан Митрич посмотрел на жену. Разглядел сморщенное лучистое лицо, сухие жилистые руки, — вздохнул:
— Стареет баба… А, ведь, что твоя репа была!
Одевался и грустно покачивал головой.
На дворе мерин первый поздоровался с ним хрюкающим ржаньем. Корова сонно поглядела и задвигала тупым рылом.
Старик погладил лошадь, поколупал на спине навозные корки. Мерин ткнулся головой в засаленный полушубок.
— Ага, пожрать захотел? У-у, прорва! И куда в тебя лезет? Только успевай верюшки таскать.
Замахнулся на него кулаком, а сам только погладил по пыльной шее.
Когда отворял ворота, петли ржаво проскрипели жалобу на мороз, и от скрипа мурашки крошечными лапками пробежали по спине.
С сенной верюшкой зашагал к сараю. Мимоходом завернул к житнице, потрогал замок, снег осмотрел. Все в порядке.
С гордостью поглядел на свою избу. Дворец — не пятистенок… На всю деревню красуется он, «мизиминтом» с витыми столбиками, с хитрой резьбой по карнизику. Оконные наличники расписным узором по краям растопырились. Сгонит солнце снег, уберут солому с запележенных стен, — приходи тогда, кума, любоваться!
Набрал Степан Митрич в прикутке дров и в избе нарочно шваркнул их к печке погромче.
