В доме жили рабфаковцы. Его коридоры были уложены буквою — Г. Рабфаковцы жили вповалку. В комнатах, что на троих — по пять и по семь. Голодали. Пахли селедкой и луком.
Но были рабфаковцы гибки, выносливы, грубы и горячи.
Вечерами в окна метались звуки гармоники. Билась дрябло и хлипко рояль. Рвались частушки:
Ой, Дуняха, отвяжись
С морем ты-ы-ы Таврическим,
Я на физике зашился
Прессом гидравлическим.
Ты не хныкай, остолоп,
За-а-а-а мною победа.
Я сегодня объяснила
Закон Архимеда.
За несколько зим потопили скамейки, топчаны, забор.
Жили на козелках. На них глушили науку и пищу. И спали, их положив в голова.
Сюда стекались после занятий, лекций, кружков, математики кино, театров, библиотек и докладов. И здесь сосали, жевали и грызли — науку, осьмушку ржаного, кусочек сахара, грязь и махру.
Так было до лета 1921 года. Осенью этого года стало пошире, почище, повеселей. Ожесточенней загрызли «гранит» и смеялись:
— Звенит житуха как жесть.
В комнату 75 Ванька Шкорин в июне 22-го привел Аришу впервые.
Объявил Аришу сестрой.
Стосковалась Ариша по людям. Мягча всех показался ей вкрадчивый голос, волос тёмный, спадавший крылом.
Теплее сотен, перебывавших в руках.
В общежитии стала любимицей. Приходила частенько. Носила Шкорину деньги. Снабжала комнату хлебом и папиросами. Ваньке справила зимний пинжак. Купила книг. Готовальню.
— Учись, Ванюша. Окончишь — поженимся.
Гордилась Шкориным глупая:
— Ни у кого из подруг такого нет. Рабочий парень. Мозолист и крепок.
Привела похвастаться Ольгу. Предупредила не сказывать прочим. Ольга стала ходить. Недель через пять Ариша узнала…
В испуге кинулась к Оле.
— Оленька, ты это Шкорина?
— Крестом богом. Что ты, Аришенька!
Стушевалась под взором особенным. Таким косящим и молящим.
— Оленька. Не хорошо. Парень — стёклышко. Жалко.
— Стёклышко… тоже. С первой лярвой пошел на чердак. Подумать, жалости сколько.
— А если Ольга и я. И меня если…
Взор такой:
«Не сержусь, мол. Прощаю. Не ты, так где-нибудь. Ладно».
Сказала Ольга:
— Ну к что ж…
И добавила:
— Кататься любишь… Расхлёбывай.
Но было Ольге в надрыв. Любила Ольга Аришу. Жила она холостой. Бульвары брались не в счет. С Аришей сердце делила. Боль и горечь делила. Нутром любила Аришу. Промеж себя Рюрю её кликала.
Хотелось кинуться к ней:
— Ришенька, родная! Не измолить. Да разве думала, дура проклятая…
Но неожиданно взмыло. Метнулась злоба в груди. Закричала в беспамятстве. Закрыв глаза, закричала:
