Гонсалес: Восемь месяцев.
Журналист:Ты чувствовал себя очень несчастным и подавленным офицерами?
Гонсалес: Поначалу нет. Я был человеком очень уважительным. Для меня было важно, чтобы меня любили. С другой стороны, с моей точки зрения, я был уже не я. Я чувствовал себя подмененным, изломанным, во мне ликвидировали все, что во мне было раньше. Я не испытывал любви ни к чему.
Журналист:Как достигается это? Как им удается изломать человека до такой степени, что он не испытывает уважения ни к чему и ни к кому и превращается в машину-убийцу? Как они добиваются этого?
Гонсалес:Системой. То есть ежедневно, каждые 5 минут тебе говорят: «Прыгай! Вперед! Бей!» Тебя просто отчуждают от всего мира… «Бей его!»
Журналист:Кого бей?
Гонсалес: Воздух. Или тебе кричат: «А! Вперед! Бей его!» Ты слышишь тысячи, десятки тысяч таких криков. И если ночью у кого-то упадет спичка, то вскакиваешь во сне, сонный прыгаешь с кровати и кричишь: «А-а-а-а-а!» Потому что день за днем, час за часом ты живешь этим, и это уже вопрос психики. Ты на все реагируешь, не раздумывая. Кроме того, вместе с тобой всегда офицеры, здесь курсы не только чисто сержантские, здесь нет различия в званиях, различают только по номерам: один идет под номером первым, другой — под номером 24, нет никаких лейтенантов, ни солдат, ни ефрейторов. К примеру, у меня был номер 24; не было ни имени, ни фамилии, ничего. Был только номер. «24-й, прыгай, бей!» И я бежал, прыгал и кричал: «Одна тысяча, две тысячи, три тысячи, четыре тысячи…» Упал и оставался неподвижным, очень тихо лежал; если двинул хоть мускулом или даже заморгал, я должен был платить за это десятью выжиманиями. «Отдохни! Восстанови силы, ты меня понимаешь?» И тогда я восстанавливал силы. Или спокойно отдыхал. «Бей его!» — «Одна тысяча… две тысячи… три тысячи…» — «Бей!» — «Одна тысяча… две тысячи…» — «Сделай десять раз!» — «Один… два… три… четыре… десять…» — «Стой! Прыгай!» — «Одна тысяча… две тысячи… три тысячи…»
Журналист:«Одна тысяча… две тысячи…», почему так говорят?
Гонсалес: Это количество футов, которое ты пролетаешь пока откроется парашют. И человек привыкает к этому. Сейчас, когда я, к примеру, прыгаю с автобуса, я подсознательно считаю: «Одна тысяча… две тысячи…» Для того чтобы сделать нас еще более жестокими, нас, курсантов, заставляли драться между собой. Это были драки до крови. И всегда начинали заставлять драться самого большого с самым слабым. И всегда побеждал первый; тогда, поскольку это возмущало тебя, ты не хотел драться, ты отказывался это делать. В таком случае они становились еще более непреклонными; раз ты отказывался, тебе приказывали и заставляли драться с офицерами. А с ними не успевал еще сделать стойку, как получал жестокий и предательский удар. Тогда ты начинал приходить в бешенство, но ничего не мог поделать.
