«А интересно, этот мажор в курсе, что мало того, что он — геронтофил[6], так еще и зоофил?» — ехидно подумал Салливан и, прошмыгнув на кухню с заднего двора, медленно поплелся к старой каменной лестнице, которой когда-то пользовались слуги, чтобы пройти на этажи, не попадая на глаза своим господам. Ею и сейчас пользовались, но редко.
Вот оно: блаженство в чистом виде, именуемое горячим душем. Только вот насладиться им молодому человеку не дали. Грохот, раздавшийся внизу, и крики заставили подскочить на месте и, чуть не поскользнувшись, кинуться за одеждой. От злости начал дергаться глаз, и резко захотелось чей-то крови. Чудом не навернувшись на лестнице и в два прыжка преодолев последние ступени, он оказался прямо перед источником криков. От увиденного внутри поднялось настоящее бешенство.
Портрет белокурого воина, висящий над лестницей, сейчас лежал на полу с посыпавшейся штукатуркой. Нижний край холста был грубо порван, а старинная рама, не выдержав, треснула. Рядом стояли двое испуганных и бледных слуг, а над картиной стоял красный и орущий на Джереми Питер. Пожилой слуга гневно возражал и, крикнув, что хозяин этого не простит, попытался оттащить канадца. И, когда тот, грубо толкнув управляющего, замахнулся кнутом, тонкая нить терпения Алана со звоном лопнула.
Питер не успел толком понять, что произошло, как его резко дернули за руку. В следующую минуту он уже смотрел в почти голубые от бешенства глаза дизайнера. Тот просто выдернул из его рук кнут и с ним же в руках залепил звонкую пощечину. Да такую сильную, что щека моментально вспыхнула болью, а из разбитой губы потекла кровь. Канадец пошатнулся и, если бы не вторая рука, которая крепко держала его за горло, он бы упал.
— Я с тебя шкуру спущу, сука! — взревел взбешенный до предела блондин.
Он замахнулся уже для очередного удара, когда в зале раздался гневный рык Кайрена:
— Что здесь происходит?!
— Он ударил меня! — аки невинность завыл Питер, — Ри-Ри, это животное посмело поднять на меня руку! Я тебя засужу!
В своих воплях он совершенно упустил тот момент, когда глаза альфы начали темнеть. Он неотрывно смотрел на испорченный портрет, и черты его лица на глазах принялись меняться. Маркус с ужасом смотрел на брата и понимал, что сейчас тот просто устроит тут кровавое побоище. Положение, как ни странно, спас еще более злой Алан. И явно только что из душа. Босиком, в одних только наспех застегнутых джинсах, с потемневшими от воды волосами и влажными каплями на мускулистом торсе.
