Он начал, напротив, имитировать поведение окружающих: терпеливую рассудительность, отношение к людям как априорным носителям доброй природы — ибо все разумные существа, наставлял его Мадриго, суть обычные жители одного-единственного города, вселенского города.
Однако важней всего было отношение к самому себе, которому Мадриго его обучал. Ментальное состояние, бывшее целью столпников, называлось атараксией — невозмущенным сознанием, стоическим равнодушием к происходящему.
— Все преходяще, все произвольно, и в то же время — неизбежно, — говорил Мадриго. — Что бы ни происходило, принимать его надлежит без отвращения, даже если оно дурно, и без чрезмерной радости, даже если оно приятно. Тайна жизни заключена в невозмущенном состоянии сознания.
— Но нельзя же приказывать своим чувствам, — пробормотал Вооз.
— Поэтому ты здесь. Ты научишься распознавать свои чувства и не позволять им овладевать собою. Увидишь.
И он научился. Благодаря Мадриго он совершил поразительное открытие: осознал, что его чувства — не самая важная вещь на свете, даже для него самого. Он обучился отстраняться даже от самых досадных эмоций, рассматривая их как посторонние объекты. Когда это произошло, он обнаружил, что восприятие его несколько обострилось, а внимание сделалось более цепким. Постепенно он обнаружил также, что за сравнительно грубыми эмоциями, основанными на упрямстве, сокрыты более тонкие и широкие — сочувствие другим людям, наслаждение более мягкое и рельефное, нежели он мог представить. Но Мадриго остерегал против привязанности к ним. Надлежало всегда помнить, что мир в определенном смысле иллюзорен.
Это Вооза поставило в тупик.
— Но он мне кажется вполне реальным, — фыркнул он.
— Так и есть; он реален, но неспособен самостоятельно поддерживать свое существование. Что бы ни случалось, оно проходит и тает, растворяется в небытии, пока не происходит снова.
Вооз не понял смысла последних слов Мадриго, пока, спустя некоторое время, не начал постигать космологию столпников. Мир в действительности состоял из огня разума, как столпники обозначали недифференцированное сознание. В этом огне разума что-то случилось; стали возникать разрежения и уплотнения, сделавшие его неравномерным. Движения эти привели к дифференциации физических элементов. Стала развиваться звездная вселенная, элементы — комбинироваться бесчисленным множеством способов. Но огонь разума пребывал вовеки, хотя и умаляясь как качественно, так и количественно, постепенно огрубев до такой степени, что его проявлением сделались
