Черная сирень | страница 29



– Ах! Вот оно что… Значит, я так понимаю, все случилось? – усмехнулась Вера. Лиля покрылась пунцовыми пятнами. – Смешно… Лиль, может, тебе вместо того, чтобы про бытие святых по ночам читать, в самом деле туфли из леопарда купить и крем для оргазма?

– Дура! Какая же ты дура, Вера! – из обычной серой мышки Лиля уже успела превратиться в злую крыску. Она резко встала и бросила на стол пятисотрублевую бумажку. – Хорошего тебе дня! Сначала вырастят ни на что не пригодных, кроме культивации собственных страданий, инфантилов, а потом еще и издеваются!

– Лиля, я его не растила, он старше меня на три года, ты забыла?

– Тем более. Пусть и дальше живет с мамой. И советую тебе, дорогая, с приличными женщинами его больше не знакомить!

Сцена привлекла внимание не одной Самоваровой, Валерий Павлович сидел напротив и наблюдал за женщинами с таким сосредоточенным видом, будто размышлял, какой диагноз им поставить.

– А я тоже много лет жил с мамой, – неожиданно признался он, когда раскрасневшаяся Лиля уже выбегала из кафе.

После имени-отчества, места работы и наличия взрослого сына, это было четвертым пунктом, который узнала о своем нелепом ухажере Самоварова, прекрасно отдававшая себе отчет в том, что больше они вряд ли увидятся. Она бросила взгляд на наручные часы: минут десять посидеть придется, уйти сразу после еды было бы верхом неприличия.

– А с женой?

– Нет жены.

Самоварова подумала и решила не задавать следующий вопрос – ну какое ей, в конце концов, до этого дело?

– А я с дочерью живу.

– Все правильно. Человек не должен жить один.

– Да нет. Человек не может жить один. Или питать ему кого-то надо, или самому питаться.

– Что, так все плохо, думаете?

– Ну почему плохо? Это законы. А уже как к ним относиться – исключительно дело выбора каждого.

И тут внутри Варвары Сергеевны торопливо, как вор с мешком, пробежало ощущение, которое она поймала вчера рядом с полковником, когда он держал ее руку.

Питаться полковником она не смогла, слишком любила. Так беззаветно, как, должно быть, те, кто верует, любят своего Бога, непонятного и недоступного.

В то время, пока Никитин составлял существенную часть ее жизни, она даже не пыталась анализировать, почему безо всякой борьбы отдавала его другим.

А после, годами глядя в ночную темноту, все-таки поняла почему.

Она всегда горела. Горела рядом с ним, горела в ожидании его, горела вместо него.

А он был тем, кто подбрасывал дрова в ее костер, лизавший и его лицо и руки, но не разжигавший в нем пожар.