— Если король ответит за своё слово, я не удвою сумму денег. Я её утрою, — поклялся на вилке Павловский.
— Я вас хорошо понимаю. Политический капитал чего-то стоит, даже если его не рисовал этот волосатый шибздик, которого так любят наши красные приятели. Идите, мосье Павловский, и готовьте взносы. А также дайте отдыха с содержанием вашим приказчикам, — подвёл итог обеда проголодавшийся Винницкий.
* * *
Хотя Шурка Гликберг и Эрих Шпицоауэр были так похожи на приказчиков, как синагога на кирху, а оба эти здания — на бордель, они с утра пораньше вкалывали в магазине Павловского, из которого не успели конфисковать хотя бы четвертую долю товаров.
— Знаешь, Шурка, — сказал Эрих, поправляя ермолку на голове, крест на груди, а потом затвор под прилавком, — какое удовольствие людям сидеть целый день здесь всю жизнь? Мне уже надоело, а покупателей пока нет…
При воспоминаниях за покупателей Шурка тут же проверил легко ли прыгают в руки шпаера из-под непривычно длинного жилета с вышитой надписью «Фирма Павловский и К°».
Колокольчик у двери звякнул и какая-то мадама, увидев в руках Шурки этих непривычных для торговли предметов, тут же сделала вид, что ей пора собираться до морга, а не делать покупок.
— Шура, ты разгонишь нам всех покупателей, — заметил Эрих, — а ну, повтори лучше чего надо бакланить, когда кто-то засунет среди к нам своё рыло.
— Чего изволите? — заучено выпалил Шурка и скоропостижно добавил: — Блядь!
Эрих недовольно покачал головой и поправил:
— Ни хера подобного. Надо без блядей.
— Та пошли они все к Эбэни Фени, — исправился Шурка. — Хотя я сильно сомневаюсь, что Фенька будет довольна. Эрих, давай выпьем…
— Перестань делать детство среди работы, — вызверился Шпицбауэр. — Натяни улыбку между ушей и жди своего часа.
Час Шурки Гликберга пришёл, когда до магазина с шумом и гамом вдёрлась толпа при шинелях и папахах с красной полосой.
— Чего изволите? — заорал благим геволтом Шурка, делая на морде предсмертную улыбку.
— Того, того, вон того и ефтого, — потыкала пальцем по полкам одна из фигур в обмотках грязных, как совесть ростовщика, и чёрных, с понтом крыло ангела смерти.
— Давайте гроши и берите с Богом, — заметил Эрих Шпицбауэр, запуская руку под прилавок.
— Чаво? Мы за вас кровушку льём, а вы с нас три шкуры дерёте, — надорвалась в возмущённом вопле фигура, поправляя чайник на поясе. — Ето надоть мировой революции и Коминтерну для вашей же пользительности.
Шпицбауэр посмотрел на оратора, который снизошел до объяснений политически неграмотному элементу и сделал вывод:
