Гохман, как честный бизнесмен, доботался со своими зарубежными подельниками за произведение древнего ювелирного искусства, обозначив минимальную цену — тридцать тысяч франков. А всё, что антиквары сгребут с клиента выше этой себестоимости, делится пополам. Антиквары дали слово и Гохман вернулся до Одессы с одним чемоданом в руке, а не как нынешние туристы.
Через пару месяцев этот самый уважаемый антиквар сидит себе спокойно на открытой веранде Робина и жрёт пирожное «Норд» под чашку кофе, попутно листая газету. И натыкается на сообщение, после которого ему резко расхотелось продолжать чавкать «Нордом», а сожрать вместо сладкого пирожного горькой пилюли, лежащей в кармане жилетки «пике» у небольшой деревянной коробочке с медной табличкой «Склад медицинских товаров Адольфа Гермса. Одесса». Потому что газета вовсю расписывает эту золотую корону, обзывая её древним словом тиара. И подробно рассказывает Гохману, что он и без печатного слова прекрасно знает: тонкая ювелирная работа, три фризы. На нижней — фрагменты веселой жизни древних скифов, на верхней — сюжеты из той самой «Илиады», над которой потел Гомер. А между ними — изображение городской крепостной стены с древнегреческой надписью «Царю великому и непобедимому Сайтафарну. Совет и народ ольвиополитов». Хрен его знает, был этот Сайтафарн великим и непобедимым, как Чапаев, или тоже плохо плавал, но народ со своими советами и в те далекие времена не умел обходиться без комплиментов в адрес представителей номенклатуры.
Словом, напиши Рахумовский на короне за сельсовет Парутино, все бы поняли, какое это говыдло[85]. А так любому козлу и даже специалисту ясно — вполне антикварная вещь. Но Гохман поднял геволт по другому поводу. И не потому, что эту цацку выкупил какой-то там задрипанный музеишко Лувр. А от того, что французы выложили за тиару двести тысяч франков, но кореша-антиквары за это почему-то промолчали.
Гохман вполне бы пережил, если гнусные иностранцы попытались вогнать ему перо в бок, чтобы самостоятельно командовать реализацией сайтафарновой шапки. Но выставить делового одессита одновременно тухлым фраером, глухим форшмаком[86], коцаным[87] лохом и дешевой лярвой[88] — этого он простить не мог. У взбесившегося, как слон Ямбо, Гохмана стали чесаться на подельников-ворюг руки, с понтом мандавошки регулярно скачут и по ним.
Старший брат мягко советует постоянно хватающемуся за финку и револьвер антиквару взять нервы у руки, пусть они и сильно чешутся. И не делать из себя Дубровского с его бандитскими ухватками, так как младший Гохман уже не в том возрасте, когда револьверная пуля кажется лучшим аргументом в споре. Потому что сколько не стреляй у шантрапу, наскочившую на гохмановский карман, денег от этого не прибавится ни на копейку, что доказала судьба Гарьки Брауна.
