* * *
Исхлестав землю и воду, громы и молнии отступили. Монахи двигались за ними в повозках, полных пенистой тишины, по проторенной дороге, по которой столетиями спускались паломники с Балкан в Салоники и шли дальше на восток, в славянские монастыри Святой горы. На этой дороге можно было еще встретить ряды караван-сараев и ночлежных домов, открытых паломниками для переселенцев из славянских провинций древней Византийской империи. Семьи, из поколения в поколение поддерживавшие византийско-славянские связи, теперь открывали вдоль побережья Эгейского моря отели и ресторанчики. Оттуда был виден залив, где когда-то святой Димитрий, защитник Салоник, выезжал на белом коне в пучину моря, левой рукой придерживая поводья, правой — рассекая паруса пиратских кораблей, осаждавших город.
В полдень Атанасие Свилар и его спутник высадились в Трипити, где более тысячи лет назад Ксеркс, подняв якоря боевых кораблей, впряг в них буйволов, что паслись на берегу, и проложил канал, отделивший полуостров от суши. По нему он перетащил свой флот в самое сердце греческих вод, миновав бесноватую эгейскую пучину. Сейчас здесь полоса солончаков, где не растет трава; она отмечает путь, которым шел Ксеркс, и отделяет Святую гору от остального мира. Говорят, граница эта — вечная, как неистребима лежащая тут соль. В Уранополисе, выросшем на этой границе, путешественники оставили машину, ибо до Святой горы можно добраться только катером или пешком. Поискали ночлег, рыбу на обед и пристань, с которой завтра отойдет катер на Карею.
— Вам рыбу? — переспросил грек, потягивавший узо в редкой и бледной тени виноградной лозы. Четками он указал на башню X века. Оказалось, он посылает иностранцев туда, где говорят на языке, на котором рыба и есть рыба. Хозяина ресторана звали Василие Филактос, его жену — Василия, сербский они учили по старым, пожелтевшим проскинитариям — путеводителям по Святой горе; предки переписывали их, а потом печатали для нужд своих клиентов. Хозяин сказал, что жена сейчас подаст вино, и предложил им книгу, куда с 1886 года заносились имена путешественников. Усы Василие, как бы разделенные пополам, очень походили на брови, даже подстрижены они были одинаково.
— Это третья в нашей семье книга, — пояснил он, — две давно заполнены.
Руки его жены напоминали пышное дрожжевое тесто с глубокими ямочками на локтях. Она была так прекрасна, что к ее красоте не мог, видно, привыкнуть и родимый супруг. Василие рассказал, что жена — существо необычно редкого духа, жизнь ее поделена на большие отрезки времени — мысль, рожденную сегодня, заканчивает завтра, день у нее из двух дней и ночи, она соединяет их вместе, зато потом спит целых сорок восемь часов. Василия налила гостям вина, сказала, что оно настояно на смоле и на травке, от которой высыхают слезы и приятно пульсирует в ушах ток крови, переменчивый, как накаты моря, и похожий на тягучий, как резина, гекзаметр, который запоминается, даже если не знаешь греческого языка. Полагают, варвары, опьяненные этим вином (а оно упоминается еще в
