— Нет, спасибо.
Мужчина вдруг повернулся и побежал к калитке. Стоявшие на балконе удивленно переглянулись: что это с ним? Он вернулся тотчас же, почти бегом. Поравнявшись с балконом, он что-то бросил снизу так неожиданно, словно светом фар ослепил: Цира невольно обеими руками подхватила брошенное и воскликнула:
— Ах!
— Это вам! — крикнул он. — Наша добыча!
Он зашагал к калитке.
— Большое спасибо!
Она обеими руками прижала к груди мокрого журавля. Машина давно ушла, а они все стояли на балконе.
В комнате Цира бережно положила убитого журавля на стол, остановилась перед зеркалом, вделанным в гардероб, и провела рукой по волосам. Он видел это, и сердце у него болезненно сжалось. Такая жалость подступила к горлу, что Уча чуть не заплакал. Это было какое-то неясное чувство, возникшее неожиданно.
Он знал, что жена видит его в зеркале, потому взял себя в руки, улыбнулся даже и громко проговорил:
— Оденься!
— Что? — обернулась она.
— Оденься! — Он с трудом проглотил слюну, так волновался. — Надень то белое платье.
— Какое?
— Ну, то…
Она должна была понять, о каком платье он говорил. Уча купил его Цире в день свадьбы.
— Уча?
— Я же говорю, надень.
Он сам начал переодеваться.
— Уча? — Она подошла совсем близко. — Уча?
Он открыл шкаф и вытащил все ее платья:
— Не это, не это… Где же оно?
— Да не знаю. Ведь я так давно не надевала его.
Но его настроение уже передалось и ей. Она принялась за поиски, и это развлекло ее, как, впрочем, развлекло бы всякую женщину.
— Вот оно, — сказала она, — нашла. — Она приложила платье к груди. — Какое мятое!
— Ничего, — сказал Уча, — одевайся, и пошли.
— Куда это, ты вроде свихнулся.
— Пусть. Одевайся быстрей.
— Но скажи хотя бы, куда мы идем!
— Оденься — и узнаешь!
Он сам не знал, куда они пойдут, куда можно пойти среди ночи.
— Ладно, — согласилась она и тихонько рассмеялась, — отвернись, — словно белое платье напоминало ей о той, самой первой, стыдливости.
Он подошел к окну и закурил. Из окна были видны тени эвкалиптов.
За эвкалиптами было море, таинственно затихшее, как в засаде. Ему казалось, что он куда-то спешит, опаздывает! И если не вспомнить сейчас, куда и зачем, то можно опоздать окончательно. Сердце колотилось как бешеное — вот-вот выскочит, — всем существом он вдруг ощутил течение времени. Ни часы, ни смена времен года не дают никогда этого ощущения, потому что все это явления привычные.
То, к чему привыкаешь, не двигается, стоит на месте, каменеет, и ты останавливаешься вместе с ним. Но наступает миг, когда время проходит через самое сердце и властно зовет за собой.
