— Добре буде вам на долги века духи домашние: Суседко, Тюха Лохматая и Коргоруши!
У Суседко чичас же вокруглились глазёнки, а Коргоруши прекратив вторить своим мяуканьем незримому хозяину избёнки, широкось разявили рты, тонко очерченные алыми губами, да вывалили наружу, коротки розовато-шёршавы языки.
— Як ни скумекал, — взволнованно прокалякал Суседко не сводя взору с лица мальчика. — Ты чё мене зришь?
— Агась, — довольно ответствовал Борила и для пущей вубедительности кивнул.
— Ня можеть тогось быть, — усё тем же тревожным голуском, понижая евось почитай до шёпотка, произнёс Суседко.
Он немедля вскочил на ноженьки, выпрямилси, и, вздев уверх свои коротеньки ручки, хлопнул у ладони. И сей сиг из сомкнутых укупе дланей выскочило, да посыпалось у разны стороны, мельчайше крошево искорок васильковогу цвету, покрыв, и Суседко, и Коргорушей, и Тюху прозрачно-лазурной дымкой.
— И днесь зришь? — поспрашал дух избёнки.
— И тяперича, — изрёк Борилка. Малец просиял аще гуще и добавил, — вижу и тобе Суседко, и Коргоруш, твойных помочников, и добреньку таку Тюху Лохматую.
От тех слов Тюха без задержу перьстала вубиженно пучить уперёдь свои чорны губки, да широкось их растянув осклабилась, а Суседко беспокойно дрогнув плечьми, ащё разок хлопнул у ладошки, не сводя пристального взгляда с мальчика. Борила лишь мотнул головой, показывая усем своим видом, шо продолжаеть зреть духа. И покуда Суседко усё шибче и шибче хлопал у длани, ровнёхоньким голоском отметил:
— Мы сюды прибыли не за тем, абы чё уворовать, занеже нам у то без надобности. — Он глянул в удручённо-испуганное лицо духа, у которого от расстройства вжесь до зела высоко задрались две кудласты бровки, чуток паче тёмного цвету, чем уся востольна шёрстка, и балякнул, — не пужайси Суседко, силу ты свову не растёрял.
— Не растёрял? — прекращая стучать у ладошки и вопускаючи ручонки униз, перьспросил старшина домашних духов да задравши головоньку, заглянул у очи мальчишечки, — а як же ты тадыкась мене зришь?
— Так ты Суседко, глянь-ка сквозе мову рубаху, всмотрись у мову грудь. Тудыличи на кожу под каковой бьётси моё сёрдце, узекай чё там начёртано, — и слова Борюши чисты и смелы, аки и сам вон не нёсли во себе ни бахвальства, ни хваставства.
Старшина домашних духов, приподнявшись на пёрстах ног, мохнатых и покрытых волосьми, подалси уперёдь, уставившись на грудь мальчонки и кажись точно прорезав тем взглядом рубаху насквозе, да гулко выдохнув, загутарил:
