Мама достает тарелки, а папа накрывает на стол, они что-то бурно обсуждают, но понятнее не становится.
– …уф, я дала интервью для Пятого канала…
– И как все прошло?
– Отлично, отлично… Ты распечатал наш контракт?
Джейкоб подпрыгивает, садится на высокий кухонный стол, болтает ногами, бесшумно колотя пятками по тумбе с ящиками. Я кладу себе большую порцию пиццы. Джейкоб рассматривает смесь сыра, фрикаделек и соуса.
– Фу, гадость какая.
Ты хотел сказать прелесть, думаю я, отправляя в рот большой кусок.
Сыр обжигает мне нёбо, а мама щелкает пальцами – молчаливое замечание за то, что начала есть, не дождавшись, когда все сядут за стол. Папа одной рукой обнимает меня за плечи. От него пахнет свежевыстиранной рубашкой и старыми книгами.
Наконец все за столом, но я замечаю еще один сигнал опасности: мама с папой не едят. И даже не делают вид, будто едят. Я тоже невольно опускаю вилку.
– Ну, – я стараюсь, чтобы голос звучал, как обычно, – что случилось?
Мама вытаскивает из пучка фиолетовую ручку и втыкает обратно.
– О, ничего особенного, – отзывается она. Папа бросает на нее убийственный взгляд, как на предательницу.
– Кэссиди… – начинает он, называя меня полным именем. – У нас есть кое-какие новости.
Боже, думаю я, скоро я стану старшей сестрой.
Джейкоб морщится, изображая отвращение, а я так поглощена переживаниями по поводу новости, что следующие папины слова застают меня врасплох.
– У нас будет телевизионное шоу.
Я тупо хлопаю глазами.
– Помнишь, когда вышли первые «Оккультурологи», – вступает в разговор мама, – книгой очень заинтересовалась пресса? И уже тогда многие говорили, что из этого может получиться хорошая телепередача? Тогда одна компания купила права…
– Ага, – медленно тяну я. – Но еще я помню, как вы говорили, что ничего из этого не выйдет.
Мама беспокойно вертится на стуле.
Папа потирает шею.
– Ну да, – просто говорит он. – Но за последние недели кое-что сдвинулось с мертвой точки. Мы не хотели говорить тебе заранее, на случай, если все сорвется, но… – и он оглядывается на маму за помощью.
Она подхватывает, ослепительно улыбаясь.
– Все действительно состоится!
Я в растерянности. Не представляю, что это значит для них, для нас, для меня…
– Ладно, – я говорю неуверенно, пытаясь сообразить, в чем подвох. В смысле, это отличная новость, но я не понимаю, почему они оба так нервничают. – Здорово! И кто вас будет играть?
Папа хмыкает.
– Никто. В том-то и дело, что мы будем сами себя играть.
