У Унгерна всего две пушки — революционеры-гамины окружили город многочисленными артиллерийскими батареями. Каждый дом — крепость, в окнах — пулеметы.
…Прошло несколько дней, Унгерн все размышляет. Да, теперь, пожалуй, самое время испытать судьбу. Пока удача ему сопутствует. Как оказалось, тибетцы умеют не только молиться. Бурят хорунжий Тубанов привел в дивизию сотню монахов-лам из буддистских монастырей-дацанов. Проливать кровь им нельзя — грех, даже жучков-паучков всяких осторожно убирают с дороги специальными щетками. Чтобы взять в руки винтовки пришлось ламам снять монашеские одежды, одеть подобие военной униформы, потом в присутствии учителя-гуру сложили с себя монашеские обеты и стали мирянами. На время пока идет война…[12] Не причинив вреда ошалевшим от неожиданности китайским солдатам, тибетцы средь бела дня пробрались в Ургу, похитили Богдо-гэгэна и вернули монголам живое воплощение Будды. Поставили его между двух всадников и так, на весу, в полете, стремительно умчали на священную гору Богдо-Ул в четырех верстах от столицы.
Сегодня первое испытание силы полученной от тибетского посла реликвии — ровно треть обещанной мощи и величия. Или хитрые монахи-ламы, эти коварные азиаты, решили еще раз испытать самого Унгерна? Его, воплотившего дух великого Чингис-хана — Потрясателя Вселенной!? Ну, что ж, он им покажет, увидят узкоглазые на его генеральских погонах божественный блеск славы — отраженное солнце, которое завтра взойдет на Востоке…
Утро, рассвет. Горят священные костры, гудят бубны, начинается вращение священного Колеса на горе Богдо-Ул. Барон, в полном генеральском облачении, в своем хорошо знакомом китайцам ярко желтом халате, совершенно один въезжает в притихшую, занятую врагом, Ургу. Молчат пушки и пулеметы. Застыли в оцепенении часовые, не сводя с Унгерна глаз. Они слышат свист Великих Арканов Страха монгольского бога войны Сульдэ, ёжатся от неприятного холодка обволакивающего сердце, но еще не догадываются что это.
Унгерн едет внезапно опустевшими улицами Урги. Никто не смеет стрелять, разглядывая русского барона через прицелы винтовок и пулеметов. Он останавливается у штаба китайских солдат-гаминов. Неряшливо одетый часовой, простой крестьянский парень, разинув от удивления рот, чешет затылок. Фуражка сползла на нос, винтовка на ремне стволом вниз.
— Как стоишь перед генералом, скотина! — рявкнул Унгерн и монгольской плеткой-ташуром лупит беднягу по голове и плечам. — Распустили вас, собаки! Никакой дисциплины! Революционеры, смутьяны чертовы!
