— Пусть подерутся, как теперешняя молодежь!
— Пусть побегают, как звери!
— Пусть ребенком в футбол играют!
— Пусть головами стукнутся!
Шоун сказал себе, что они, наверное, имеют в виду Панча и Джуди — и некоторое желание смогло подавить все остальные.
— Давайте «Старый безрукий бандит».
«Старый безрукий бандит» превратился в скандирование, и топот возобновился — а руки Шоуна взметнулись на сцену столкнуть кукол. Все, что ему пришлось пережить за этот день, сконцентрировалось в руках, и, быть может, это был единственный способ это избыть. Он кивнул мужчиной, которым стала его правая рука, лысеющей женщине и нетерпеливо каркнул:
— Что значит — «не мой день»?
Он встряхнул женщину и дал ей писклявый голос:
— А какой, по-твоему, день?
— Среда? Нет, четверг… погоди, конечно, пятница. То есть суббота.
— Сейчас воскресенье. Колокола слышишь?
— Я думал, это для нас, свадебные. Эй, что ты там прячешь? Я не знал, что у тебя есть ребенок.
— Это не ребенок, это мой дружок.
Шоун повернул фигуры лицом к публике. Куклы могли бы ожидать хохота или даже стона в ответ на старые шутки — он точно их ждал. Жильцы глядели на него в лучшем случае с интересом. С той минуты, как он начал представление, единственными звуками стали шорох кукол по сцене и голоса, которые он изображал хрипящим горлом. Управляющий и Даф пристально смотрели на него через головы жильцов; казалось, они забыли, как моргать или улыбаться. Шоун отвернул кукол от зрителей, как хотелось бы отвернуться и ему самому.
— Что с нами стряслось? — пискнул он, тряся головой женщины. — Что-то нам нехорошо.
— Ерунда, я все равно тебя люблю. Давай поцелуемся, — каркнул он и заставил вторую куклу сделать два смешных шажка и рухнуть лицом вниз. Громкий треск застал его врасплох, как и то, что от удара его пальцы застряли в голове куклы. Ее неуклюжие попытки подняться даже не надо было изображать.
— Клоунские эти ботинки! — буркнул он. — Как в них можно ходить? Шатаешься в них, как недоразумение.
— А кто ты еще есть? Ты скоро свое имя забудешь.
— Не хами! — каркнул он, не понимая, зачем он вообще продолжает это представление — разве что для того, чтобы разогнать молчание, которое заставляло его вытягивать из себя слова. — Мы оба знаем, как меня зовут.
— Это пока у тебя дырки в голове не было. А теперь ты в ней вообще ничего не удержишь.
— Ха, это ты завралась! Меня зовут… — Он имел в виду куклу, а не себя, вот почему имя оказалось трудно произнести. — Ты знаешь, отлично знаешь. Не хуже меня.
