Утром Мартирос открыл глаза и долгое время не мог понять, где находится, потом вспомнил, захотел увидеть вчерашних людей, застеснялся и наконец, сделав над собой усилие, метнул взгляд на противоположную стену, увидел фреску, скользнул взглядом ниже: возле стены сидела одна девушка, она уже проснулась и смотрела на Мартироса заплаканными, несчастными глазами.
Мартирос, поразмыслив, решил, что давешний мужчина отошел по нужде, потом отчего-то засомневался, встал, обошел стену, посмотрел кругом — мужчины не было. Он вернулся и снова огляделся.
— Господин… — позвал он, — господин… — повторил он и посмотрел на девушку.
Девушка покачала головой:
— Его нет…
— Как это нет? — Мартирос снова посмотрел кругом.
— Он ушел ночью…
— Куда ушел?..
— Не знаю… — девушка пожала плечами.
Мартирос опешил.
— Откуда вы пришли?.. — спросил он.
Девушка показала рукой.
— А куда направлялись? — снова спросил Мартирос.
Девушка снова пожала плечами.
— Кем тебе приходился этот господин? — спросил Мартирос.
— Это был мой муж.
— А теперь что ты будешь делать?..
— Пойду с вами, — сразу сказала девушка.
Все это было так неожиданно, Мартирос оцепенел на секунду, потом пришел в себя и рассудил: а что тут такого?.. Девушка чувствует его таким же близким, как и того господина… Оба они осколки одного тела, одного целого, оба растерявшиеся в этом мире добрые люди…
Мартирос улыбнулся, посмотрел на девушку, кивнул ей и двинулся вперед.
Девушка просияла, сорвалась с места и пошла за Мартиросом. Она была маленькая, едва доставала ему до плеча и то и дело заглядывала в лицо Мартиросу снизу вверх, иногда просто так, чаще чтобы ответить или спросить что-нибудь.
— Как тебя звать?
— Корнелия.
— А ты знаешь ли, куда я иду, Корнелия?
Корнелия пожала плечами, и Мартирос, заметил, что в этом жесте вся сущность ее.
— Не все ли равно, — сказала Корнелия.
— Я иду туда, откуда вы пришли…
— Какая разница… — сказала Корнелия.
«В самом деле, — подумал Мартирос, — какая разница. Важно, что рядом человек и земля продолжается…»
И улыбнулся Мартирос.
Он давно заметил, что часто к самым серьезным вещам он относится с поразительной легкостью, даже легкомыслием, превращая в игру и эти серьезные обстоятельства, и жизнь, и вообще все на свете… Он не мог относиться к окружению, к событиям так, как все, да и вести себя он не мог так, как это было принято, ему были чужды давно принятые людьми, выверенные, вымеренные нормы поведения. То, что другим давалось легко, для него было мукой адовой, но бывало и наоборот: то, что другим казалось трудным и невозможным, давалось ему легко, играючи.
